Крепчает ледяной ветер. Он тревожит тёмное море, громоздит на нём пенистые гребни. Обезумевшие волны бьются о каменные берега крохотного острова. Я сижу в своей громадной комнате - настоящем амбаре с узкими окнами. Я сижу в полутьме и гляжу из своей темницы на бушующее море.
Где-то вдалеке шумят люди, маленькие создания, не достающие мне даже до колена. Мне довелось повидать многих людей, и все они были разными: одни видели во мне чудовище, другие - бога. Но очень скоро на смену и первым, и вторым пришли те люди, что сделали меня рабом. Я живу больше тысячи лет, и большую часть этого времени я провёл в неволе. Потому что людей много, а я всегда один.
Сейчас я служу владыке Дюлекану, построившему на этом крошечном острове целый дворец. Как ни странно, он сделал это из-за меня. Из-за меня, беглого, но вновь пойманного раба сильнейший вождь окрестных островов возвёл целый город с крепостью, двором и покоями.
У меня было много господ, всех и не вспомнишь. В повинность к Дюлекану я попал тогда, когда он захватил власть над архипелагом. С тех пор прошло сорок лет - мгновение в моей долгой невольничьей жизни. Тогда Дюлекан держал меня на острове больше и богаче нынешнего. Оттуда Великий Вождь правил своими народом и колониями. Дюлекан всегда проявлял тиранию и жестокость, поэтому даже приближённые страдали от крутого нрава вождя, чего говорить о рабах. Его рабы не знали отдыха и снисхождения и постоянно сносили побои, какие даже скотина не заслуживает. Пусть я и ценнейший его невольник, мне тоже приходилось отведать кнута и калёного железа.
Прошли десятилетия моего служения Дюлекану, когда я решился бежать от тирана. Весь дворец тогда праздновал великую победу в битве, и пьяный надсмотрщик забыл приковать меня цепью. И только дворец погрузился в сон, я перебрался через стену и ринулся к морю. Нашлось кому броситься в погоню, но преследователи отстали, когда я нырнул в ледяные воды.
Сутками напролёт я плыл, не чувствуя ни рук, ни ног от холода. Объятия северного моря были столь суровыми, что грозили оборвать моё бессмертие. Но там, барахтаясь в тёмной воде, не видя ни клочка суши на горизонте, я чувствовал себя свободнее, чем большую часть жизни.
В итоге я приплыл на тот маленький остров, где и живу поныне. Я выбрался из воды и сел на обледенелые камни. Так и сидел, глядя на горизонт, и не мог придумать, что поделать с непривычной свободой. Ни мороз, ни ветер, ни голод не тревожили меня. Я не сходил с места, словно ждал чего-то, изредка опуская взгляд на левую ладонь. Узоры на её грубой поверхности слагали картину, безошибочно пророчащую будущее. По ней я видел, как умрут в междоусобицах наши враги, как на смену им придёт новая напасть, как вулканы в далёких краях поглотят целый народ и как бескрайние леса исчезнут, уступая место посевам.
Всю жизнь я смотрю в будущее, потому и служу прорицателем то одному, то другому хозяину. Я вижу будущее всех частей света, но чему нет места среди узоров, так это моей судьбе. По сравнению со всем миром я так ничтожен, что не заслуживаю хоть морщинки на собственной ладони.
Мне не вспомнить, сколько безмятежных дней я провёл на свободе, пока Дюлекан не нашёл меня. Великий Вождь лично взял в руки кнут, дабы покарать моё неповиновение. Я стерпел всю ярость человека, какую тот только может испытывать. Закованный в цепи, я оказался слишком тяжёл для крупнейших судов вождя, а отпустить меня вплавь без оков не решились. Дюлекан не смог вернуть меня во дворец, а потому перенёс сам дворец на этот богом забытый остров.
Так и продолжалась моя жизнь. Власть Дюлекана крепла благодаря моим предсказаниям: я предупреждал о приближении врагов, о страшных бурях и неурожаях. Великий вождь распоряжался моими пророчествами мудро в меру своей вспыльчивости.
Сегодня же я вслушиваюсь в ликование толпы и вспоминаю причину людского веселья. Голоса доносятся со стороны арены, где юный сын вождя впервые в жизни выходит в бойцовский круг. Совсем ещё мальчик берёт в руки меч, чтобы с отцовским бесстрашием пойти в бой. Арена вдалеке ревёт, восхваляя каждый успешный удар наследника. Мне остаётся только слушать, как закаляются характер и тело моего будущего хозяина.
Бой длится долго, но много дольше длятся чествования юного победителя. По хвалебным возгласам невозможно и допустить, что наследник потерпел неудачу. Со временем люди Дюлекана разбредаются по острову, подкрепляя гордость за мальчика алкоголем. Прославление триумфатора перетекает в пьяные песни, и так до самой ночи. Дворец и посад понемногу смолкают.
Но мне эта ночь не сулит покоя - я узнаю грузную поступь надсмотрщика, идущего в мою сторону. Он велит стражникам распахнуть ворота темницы и приближается с подчёркнутым высокомерием. В руках у него факел на длинном шесте, а на поясе ждёт своего часа тугой кнут. Мня себя великаном, а меня - карликом, надсмотрщик произносит:
- Великий Вождь желает тебя видеть, Хэнно.
Он называет меня именем, данным мне Дюлеканом. Я не знаю своего имени, но оно точно не должно звучать как Хэнно. Люди любят звать меня глупыми именами.
Надсмотрщик даёт знак стражнику, и тот отпирает замок на моей цепи, орудуя метровым ключом. Я послушно выползаю на четвереньках на улицу, где могу выпрямиться в полный рост. Я иду вслед за надсмотрщиком и веду себя покорно, как приучила меня вековая неволя. Конвой отводит меня ко дворцу, где перед парадной лестницей ждёт меня вождь, восседая на переносном троне. Не дожидаясь команды, я опускаюсь на колени.
- Ты быстро прибыл, Хэнно, - величаво изрекает Дюлекан. - Это хорошо.
Вождь неспешно поднимается и делает несколько шагов в мою сторону. Он ступает твёрдо, хоть в свете факелов и заметен пьяный блеск глаз.
- Мой старший сын Гугдауль одолел всех соперников. Среди них были юноши старше и крепче моего сына, но даже они не дали усомниться в силе моей крови и величии моего наследства. Сегодня я увидел первый шаг будущего правителя моих земель.
- Я рад успехам Вашего сына, Великий Вождь, - монотонно отвечаю я.
- Гугдауль продолжит мои свершения и закончит затянувшуюся войну. Ты же видишь, как падут наши враги?
- Я вижу. Но падут они не от мечей Ваших воинов, а от нового врага, идущего с юга. Врага более коварного и сильного.
С хмельной самоуверенностью Дюлекан отмахивается от моих слов. На лице его застывает улыбка.
- Чем сильнее враг, тем вернее шанс Гугдауля доказать своё величие. Мой сын сметёт любого, кто встанет на его пути. Тем более, что ты будешь верно ему служить, Хэнно.
- Да, Великий Вождь.
Дюлекан вперяет взор в мою руку, словно ведёт разговор с нею, а не с её владельцем. Вождь словно попадает во власть нестерпимого вожделения, на лице его проявляются признаки жгучего предвкушения и преждевременного триумфа. Он делает ещё один шаг и произносит:
- Я уже не молод и не питаю надежд на свой счёт. Знаю, что ты видишь на полвека вперёд, так что видишь и мою гробницу, и старость моего сына. Так скажи мне, Хэнно, видишь ли ты, как Гугдауль правит всем миром?
- Я не помню такого…
- Так посмотри снова.
Ничего не остаётся, как взглянуть на грубую ладонь. Я помню, что ранее ни один виток не намекал на судьбу Гугдауля. Не требуется много времени, чтобы убедиться в этом, но с ответом я не спешу - уверен, что Дюлекан будет недоволен. Но молчать вечно не получается.
- Я не вижу этого, Великий Вождь.
- Ты не видишь? - строго спрашивает мой хозяин.
Вождь кивает сам себе и неспешно подходит к надсмотрщику. Из его рук Дюлекан забирает факел. Тягучую тишину нарушает лишь стук железного шеста о каменный пол.
- Ты не видишь. Может быть, Хэнно, тебе мешает полутьма? Может, тебе просто недостаёт света?
С этими словами тиран тычет факелом мне прямо в лицо - я отстраняюсь и пытаюсь закрыться руками от хищного пламени, обжигающего кожу и палящего волосы. Но Дюлекан с яростной настойчивостью продолжает наказание.
- Теперь тебе достаточно светло? Теперь можешь разглядеть будущее моего сына?
- Но я не вижу судьбы людей, Великий Вождь. Лишь судьбу всего мира.
- И судьба эта будет в руках Гугдауля! Нельзя смотреть на мир, не видя, как на него падает тень моего сына!
Я не знаю, что ответить упрямцу, и моё молчание вызывает у Дюлекана новый приступ гнева. Вновь я вынужден защищаться от языков пламени и звенящего недовольства вождя.
- Как ты можешь этого не видеть? Я хочу, чтобы ты увидел судьбу Гугдауля!
Но Дюлекан так и не дожидается ответа. Удары прекращаются, но ярость никуда не уходит.
- Завтра я задам тебе тот же вопрос, Хэнно, - вождь швыряет факел надсмотрщику так, что тот с трудом ловит его. - И если к утру ты не разглядишь на своей мерзкой ладони того, что мне нужно, то поймёшь, что все снесённые тобой побои были моей милостью.
И меня возвращают в темницу. Оставляют там наедине с пророческой ладонью, на которой больше не надо видеть будущее. Теперь владыка требует, чтобы я творил будущее, заклинал его и направлял. Меня трясёт от непонимания и бессильной обиды. Я опускаю взгляд на свою руку и вижу, что ждёт мир впереди. Но как я могу в это вмешиваться?
Дюлекан, обезумев от власти, алчет подчинить себе будущее. Для этого он вооружается моей шуйцей, не спрашивая согласия. Ведь я всего лишь раб, я не волен противиться.
Но я не хочу. Не хочу ставить себя выше грядущего, не хочу больше потакать прихотям Дюлекана! Не хочу больше видеть эту руку! Из-за неё люди мучают меня! Будь она проклята!
Я касаюсь руками лица и застываю в нерешительности. Не хочу больше видеть свою ладонь! Не хочу видеть узоры на ней! Я упираю большой палец в глаз и готовлюсь избавить себя от страданий. Боль и страх не чужды мне, так что долго не получается отважиться. Но я соглашаюсь променять зрение на покой и резким движением выдавливаю правый глаз.
Я впиваюсь зубами в руку, дабы криком не перебудить весь дворец. Даже не пытаюсь остановить кровь, текущую из глазницы. Недооценённая боль надолго вышибает из меня волю, так что я вновь исполняюсь решимостью лишь тогда, когда оставшимся глазом взираю на ненавистную ладонь. Я ослепляю себя одним порывистым движением.
И отныне я не буду пророчить.
Не имеет смысла описывать бешенство, охватившее Дюлекана, лишившегося моих прорицаний. На меня обрушиваются кнуты, камни и калёное железо, но они не рушат медленно нарастающего ощущения покоя и блаженства. Я более не чувствую себя рабом, я словно уже сбежал, осталось лишь дотерпеть до неминуемой свободы.
Никто не знает, что теперь со мной делать, а потому я остаюсь заточённым в темнице. Так проходят следующие десятилетия моей жизни: я заперт, я ничего не вижу, но, тем не менее, чувствую себя свободным. Иногда я слышу, как кто-то входит ко мне, но он просто стоит и молчит. Мечтает ли посетитель о моей бесполезной отныне руке? Или он тщится придумать месть непокорному рабу? Как бы то ни было, я вновь остаюсь один и жду.
Так проходят года, и наступает то время, которое я почти не помню из своих предсказаний. И тогда происходит странное: я оказываюсь посреди бескрайней пустоты, порождённой неизвестностью, я теряю всякие ориентиры и чувствую себя оторванным от мира, словно от родной матери. Меня пугает гнетущее неведение, я начинаю чувствовать, будто всё вокруг растворяется, не остаётся ничего…
Даже слепота не отняла у меня ощущение мира так сильно, как невозможность взглянуть в будущее. Словно само будущее исчезает.
Я боюсь коснуться стены и выяснить, что та уже давно пропала, ход времени остановился, остался один я посреди пустоты. За тягостным самокопанием я не сразу замечаю, как трогаю левую ладонь. Пальцы непроизвольно касаются узоров, дабы наощупь распознать хоть какие-то знамения. Сперва ничего не выходит, но спустя годы я начинаю различать самые тонкие завитки. Пусть не так ясно, как раньше, но даже незрячим я снова приобщаюсь к грядущему.
- Надеюсь, у тебя хорошо получается, - раздаётся властный голос.
Я вздрагиваю и отшатываюсь в страхе.
- Кто здесь?
- Я Гугдауль, твой хозяин. Я давно прихожу проведывать тебя. Давно присматриваюсь, как ты пытаешься снова завладеть своей рукой. И много ли ты видишь наощупь, Хэнно?
- Почти ничего…
- Лжёшь! Не смей больше лгать, ведь я не стану жалеть тебя, как жалел мой отец!
Я слышу, как Гугдауль движется в мою сторону, словно бы способный побить меня.
- Думаешь, ты волен выбирать, сказать ли мне правду? Думаешь, рабу такое позволено?
- Я не хочу быть рабом…
- Как ты смеешь такое говорить? Ты раб по сути своей. Думаешь, я не вижу, как отчаянно ты скребёшь ногтем по ладони? Ты в подчинении даже у собственной руки, Хэнно.
Правда, что я различаю в его словах, ранит меня. Возразить нечего.
- Идёт война, Хэнно. Война с врагами, чья свирепость устрашает даже самых стойких моих воинов. А ты, трусливый предатель, не желаешь помочь мне отстоять владения отца. Думаешь, я потерплю такое предательство?
- Не потерпите.
- Великий Вождь! Называй меня Великим Вождём!
- Да, Великий Вождь.
- Так-то лучше. А теперь я жду твоего подчинения. Иначе… ха, иначе я скормлю тебя твоему же страху. Я хорошо чую страх - тебе он всё нутро проел.
Гугдауль жестко ухмыляется тому, что видит меня насквозь.
- Ты ведь боишься не знать, что будет дальше. Щупая свою ладонь, ты так никогда и не поймёшь, верны ли твои слепые предсказания. Лишь я один могу пойти на войну и выяснить, чего стоят эти догадки. Так что не мучай себя - поведай мне всё, что видишь.
Я понимаю, что нет смысла противиться. К чему привело моё упрямство? Моя рука - это я сам. И я был слишком высокого о себе мнения, посчитав, что обойдусь без неё. Я не могу без умиротворяющего знания будущего - такова моя суть. Довольно артачиться.
С моими предсказаниями Гугдауль добивается первых успехов в войне. Враг теснит его армию, но встречает всё более яростный отпор. Проходит несколько лет, когда мои пророчества начинают давать плоды. С каждым разом узоры на ладони всё ближе подталкивают армию Великого Вождя к победе.
Одним днём ко мне заявляет многочисленная процессия. Я слышу большое число людей, и среди шагов чётко выделяется величавая поступь Гугдауля. Его зычный голос оглашает темницу:
- Отоприте замок. Вставай, Хэнно, тебе надо идти.
Я выбираюсь из амбара и ползу на четвереньках, ощупывая пространство перед собой. Люди вождя направляют меня, тыча жердями в бока. Камни царапают мне колени, а ветер леденит спину. Давно я не чувствовал дуновения ветра, наслаждаясь лишь его свободными песнями.
Меня останавливают строгим окликом. Не могу даже представить, куда приводит меня Гугдауль.
- Вытяни правую руку вперёд, Хэнно, - говорит Великий Вождь.
Я делаю, как он велит, но рука ничего не касается.
- Двинься вперёд, но осторожнее.
Я повинуюсь.
- Ещё. Отлично, Хэнно. Дотронься, ощупай хорошенько.
Мои пальцы встречаются с шершавой каменной поверхностью. Я быстро понимаю, что касаюсь чего-то рукотворного, чего-то высокого и продолговатого. Подушечки пальцев находят острые грани - один в один гигантский каменный меч, устремлённый остриём в небо.
- Это обелиск в честь моего отца Дюлекана. Он умер пять дней назад. Он был стар, но мог бы прожить ещё немало. Однако жизнь его забрала рана, полученная восемь лет назад. Мой отец до последнего участвовал в битвах, командовал сражениями. Он получил удар копьём в живот, который и привёл с годами к преждевременной кончине.
Повисает тишина. Я слышу, как тяжело дышит разгневанный Гугдауль.
- Эту рану отец получил из-за тебя! Ты должен был предупредить его об опасности, но предпочёл трусливо ослепить себя! И сколько уже боёв я сам прошёл, не зная, чего ждать. Боёв, о которых ты обязан был мне поведать. Это твоя благодарность моему отцу? Ты уже свёл его в могилу, а теперь и меня подумываешь извести?
Я не нахожу, что ответить. А гнев Гугдауля внезапно сменяется суровой расчётливостью:
- Я не позволю тебе ставить себя выше моей воли, - не терпящим возражения тоном изрекает Великий Вождь. - Отец давал тебе слишком много свободы, он был слишком милостив с тобой. Я же не собираюсь терпеть такого коварного выродка, как ты.
- Вы прогоните меня?
- Нет, глупец. Я обучусь гадать по твоей ладони - ты научишь меня этому. Ты объяснишь мне значения всех завитков и линий, всех морщинок и складок. Я сам буду смотреть в предстоящее, и больше не доверю тебе вещать мою судьбу, предатель. А потом, когда тайны узоров откроются мне, я возьму нож и начну вырезать на твоей ладони такое будущее, какое пожелаю.
Я не верю в услышанное, я не верю, что гнусностью Гугдауль превосходит своего отца. Сейчас я понимаю, что Дюлекан всего лишь лелеял мечту вмешаться в ход времени, а его поганый сын уже не сомневается, что волен править самим будущим. Мои руки тянутся к обелиску и обхватывают его.
Вырезать узоры на ладони? Не верю, что в этом будет толк, но я более не собираюсь терпеть того, кто посмел даже в мыслях допустить подобное! Не желаю прислуживать тому, кто вздумал отнять мою руку! Ни ему, ни его потомкам, ни всему роду людскому!
- Убери лапы от обелиска! - вопит Гугдауль.
Но моя ярость прорывается наружу, одолевая вековую покорность. Каменная оглобля трескается в моих руках, я удивительно легко отламываю верхнюю половину и вооружаюсь ею, словно мечом. Из уст моих вырывается доселе неведомый звук: смесь мычания и крика; отдавшись неистовству, я начинаю вслепую бить вокруг себя. Со всех сторон раздаются крики раненых, хруст костей и грохот камня. Я ползаю по округе и продолжаю бить, раздумывая, попал ли уже Гугдауль под мои суматошные удары.
Я останавливаюсь, задумываясь о бесплодности слепой ярости. Крики доносятся издалека, а в нос бьёт кровавая вонь - вокруг не осталось живых. Я до того сильно сжимаю каменное оружие, что его острые грани рассекают ладони. Я вспоминаю, какие же большие владения вождя, сколько в них людей, против которых я вздумал сражаться. Чего я добьюсь этой бойней? Вечно людей так много, а я совсем один.
Ощупывая дорогу, я устремляюсь прочь от могилы Дюлекана. Сперва я бреду наугад, окружённый со всех сторон стенами. Но затем сквозь крики людей я различаю шум моря, что всё это время было так близко. Тогда я устремляюсь прямо к нему, перебираясь через ненавистные ограды. Я спотыкаюсь, падаю, стараясь не выронить оружие, я слышу топот погони.
Подо мной обрушивается дом, но я упорно лезу дальше. В ногу мне вонзается кинутое кем-то копьё, но я забываю о нём в ту же секунду. Я напролом бегу из ненавистного города, пока не осознаю, что его стены остались позади. А волны грохочут уже в паре шагов, едва доставая до меня брызгами.
Я решаю не терять время вместе с драгоценной решимостью, а потому подхожу к самой границе воды. Здесь я опускаюсь на колени и быстро нащупываю огромный валун, отполированный волнами. Я слышу гомон собравшейся за спиной толпы, не знающей, как поступить, а потому впустую метающей в меня камни и копья. Они никогда не отстанут от моей руки и найдут ещё сотню способов надругаться над её предназначением.
Я кладу левую руку на валун и заношу для удара обломок обелиска. Со всей силы я обрушиваю оружие на запястье. Слепой удар оказывается метким - острая грань погружается в плоть и крошит кости, кисть словно обретает собственную волю и намертво цепляется пальцами за валун. Я принимаюсь рубить руку, и между замахами успеваю тысячу раз передумать и вновь найти тысячу причин продолжать. Люди вокруг должны зайтись в неистовстве, но я не обращаю на них внимания.
В какой-то момент оружие раскалывается, а изувеченная кисть продолжает болтаться на куске плоти. Тогда я вгрызаюсь в страшную рану и довершаю самоистязание. Откушенная пясть - мой смысл жизни и моё проклятие - падает на мокрые просоленные камни. Чувствуя боль необратимой утраты, я моментально подхватываю её и прижимаю к груди.
Я не этого хотел. Видит бог, когда-то давно я не этого хотел.
Под вопли ошарашенных людей я размахиваюсь и со всей силы швыряю кисть в море. Я вкладываю все силы с надеждой, что она улетит так далеко, что её в жизни не отыщут в ледяной пучине. Я прислушиваюсь, но бушующее море не доносит до моих ушей знаменательный плеск. И тогда я просто ухожу, практически не встречая сопротивления. Я словно становлюсь совершенно ненужным. За спиной слышатся шаги преследователей, но их стократ меньше, чем тех, кто остаётся на берегу.
Я стараюсь спешить, я тороплюсь скорее убраться с того места, где сожаление об утрате может взять верх над решимостью. Я прижимаю культю к груди, но тотчас отстраняю её, силясь забыть об утерянной руке.
На пути попадается скала. Бредя наугад, я натыкаюсь на неё со всей силы, чуть не падая. Но я не останавливаюсь перед преградой и начинаю наощупь искать способ обойти её. Проходит немало времени, когда правая рука проваливается в некое крупное отверстие. Не задумываясь, я опускаюсь на четвереньки и заползаю в него. Вокруг поднимается гулкое эхо, подсказывающее, что я попадаю в громадную пещеру.
Я сразу понимаю, что должен сделать, и выбираюсь наружу. Преследователи шумят буквально под ногами, но я усмиряю их ретивость, вслепую расшвыривая вокруг камни. Продолжая отгонять надоедливых людей, я нахожу-таки поблизости огромный валун, подходящий для моих целей. Больших усилий стоит сдвинуть его с места, но я решительно толкаю глыбу в сторону пещеры. Добравшись до жерла, я залезаю внутрь и тяну за собой неподатливый валун. Тот нехотя кренится и падает, я убираю руку, чтобы через секунду услышать, как каменная глыба запечатывает вход в моё убежище.
Немного времени уходит на то, чтобы заткнуть оставшиеся щели. После этого я ползу вглубь пещеры и с маниакальной тщательностью исследую стены и своды. Я не успокаиваюсь, пока не убеждаюсь, что проникнуть сюда невозможно. И только тогда даю волю своему несчастному сердцу, своим выбитым глазам, ещё способным ронять слёзы. Я так любил свой дар, и так чудовищно от него избавился, обречённый до конца дней мучиться сомнениями, правильно ли поступил.
Одному богу ведомо, сколько длятся мои слёзные завывания. Время совсем растворяется в пещерном мраке и каменном безмолвии. Я остаюсь наедине с собой, лишённый даже успокаивающего ропота моря. Я сгребаю все найденные в своём убежище камни ко входу, возле которого можно расслышать тщетные попытки людей разбить глыбу.
И так начинается моё свидание с вечностью. С вечностью, которую ранее я знал наперёд, а вскоре совсем позабуду.