Не знаю, зачем я записываю это, ведь не похоже, что здесь остался ещё кто-то… ну, какой-то человек, который мог бы это послушать. Может быть, инопланетяне когда-то найдут и посмеются… Так или иначе, уже стемнело, и я решил заночевать на чём-то, похожем на большую шестерёнку. Или это зубчатое колесо, я никогда особо не разбирался, но что-то вроде того…
Около шести лет назад яйцеголовые астрономы впервые заметили эту дрянь. Прямым курсом двигалась она прямо на наш маленький голубой шарик. Отчёты были исполосованы беспощадной цензурой, но что это и куда оно движется, было ясно. Я до сих пор не понимаю… мы видели его, мы точно знали, что оно делает — и вот мы торчим посреди этой пустыни. О чём они думали? Кто, находясь в здравом уме, решил, что ничегонеделанье — лучший способ обеспечить нашу безопасность? Ну да какая разница-то теперь.
Года через два, плюс-минус, эта падла долетела до нашей солнечной системы. С каждой ночью этот мерцающий огонёк в ночи становился всё ярче и ярче. Не долго думая, О5 забрали свою кучку лучших и умнейших и скрылись в глубине карманных реальностей с целью переждать… Уроды тупорылые, до сих пор ждут, видать, пока снова станет "безопасно". Хотел бы я увидеть их рожи, когда они вернутся и увидят, что осталось.
Через пару месяцев после их трусливого бегства мы увидели наконец это в небе над нашими головами: планету из движущихся шестерён и передач. Гадко это признавать, но она выглядела почти красивой, танцующая над нашим крошечным миром. Тогда же и чудики из Церкви Разбитого Бога начали выползать и проповедовать массам. Они решили, что это — наше спасение, что Бог явился во плоти дабы спасти верующих.
Помню, читал отчёты о них — они считали, что тот комок ржавчины — это как бы сердце. Наверное, они даже ту часовую болячку считали частью его великого плана. А это, может, просто какой-то паразит у той хрени, я гребу. Я не уверен, что эта хрень вообще была их богом. Так или иначе, никто из них до сегодня не дожил. Большинство из них были уничтожены, думаю, ещё при первом ударе…
Это была медленная битва, точная и механическая; шансов у нас не было никаких… Первым ударом были эти странные облака серебряного тумана. Их несло через поля и горы, и за собой они не оставляли ничего, кроме отполированного блестящего металла. Города были стёрты с лица земли, леса исчезли в мгновение ока, и каждый, кого настигли те проклятые ветра, теперь больше не был плотью и кровью, став ещё одним куском металла. Дни стали холоднее, когда наш рай превратился в мёртвую полированную сферу. Еда встречалась редко, а вода — ещё реже, но как-то мы сводили концы с концами. Я обратился к пищевым концентратам, витаминам и каннибализму, собирая дождевую воду, какую мог найти. Знаете, что мне больше всего запомнилось из тех дней? Металлический вкус у всего…
Потом начались эпидемии. Не знаю точно, когда именно начались, но я уверен, что это был просто ещё один этап хитрого плана той неведомой херни. Жертвы жаловались на боли в суставах, скованность в мышцах, усталость, апатию и странные сны. Один доходяга рассказал мне о своих снах, которые считал блаженными, но то, что он описал, я бы скорее назвал кошмарами. В конце концов, они просто замерли… Отвратительно было видеть, как эти бедолашные ушлёпки прямо целыми деревнями валялись на земле. Вид у них был, как будто им снится хороший сон… Помню одного из них, он лежал с глупой улыбкой на лице, и ворон клевал его засохшие глазные яблоки. Жаль иногда, что не заразился и я, — не пришлось бы видеть, что было дальше.
А дальше их трупы снова зашевелились. Их конечности дёргались, и их тела вздрагивали каждые пару минут. За километр можно было учуять их запах, когда их гниющая плоть отваливалась с того, что раньше было костями. Не знаю, как так получилось, но их скелеты теперь полностью состояли из движущихся и щёлкающих часовых механизмов. Это всё напоминало какой-то лажовый французский фильм, только без субтитров и без какого-либо намёка на завершение. Эти… штуки каждую минуту каждого дня работали, строили и плясали под неслышимую мелодию своего заводного создателя.
Их работа для меня была непонятна, но какой-то план, думаю, у них имелся. Они резали металл и ковали из него шестерёнки, зубчатые колёса, поршни, и прочие нужные им детали, а потом соединяли это всё в сложные слои механизмов, заполняя пустые пространства. Всё это время та хрень просто вертелась и плясала над нашим металлическим адом. Вполне уместно, когда я вспоминаю, как она выглядела по сравнению с нашим собственным изуродованным миром…
Я помню, когда вся плоскость металла была переработана, я впервые услышал устойчивый шорох зубчатых колёс и что-то вроде тиканья часов. Я до сих пор слышу, как все эти колёса и шестерёнки вертятся и крутятся в своём собственном танце. Тогда начался самый настоящий кошмар: эти долбаные робохрени перерабатывали всё больше земли, и на каждом шагу теперь можно было угодить в смертельно опасную ловушку из дробящих шестерён и поршней. Мне довелось увидеть, как скомкало моего хорошего приятеля, когда он упал на работавшую секцию. Его крик — ещё не самое страшное воспоминание: хуже было видеть, как его переломанный изуродованный труп затягивает в бушующую часовую пучину. Хуже всего были кошмары… в них его затягивало в машину и разрывало в клочья о вертящийся металл. Но, по крайней мере, в них он уже не кричал: вместо этого он широко и глупо улыбался и убеждал меня присоединиться к нему в этом всеобщем танце металла под металлом. Я однажды хотел было присоединиться к нему, но не смог набраться смелости, чтобы сделать этот последний шаг.
Я слышу, как они трудятся неподалёку от моего лагеря, достраивая этот кошмарный металлический мяч. Не знаю, волнуют ли его наши страдания, и знает ли оно вообще о них, но я уверен, что оно живое. Я однажды видел у него глаз. Вы, наверно, не поверите, да я и не настаиваю, но я это видел: лишь на момент, когда шестерёнки повернулись, а маховики сдвинулись, и я увидел, как пусто у него внутри, и ещё я увидел глаз… Ярко-оранжевый, вроде нашего Солнца, с отверстием прямо по центру, он взглянул на нас, на меня, на наш безжизненный мир, и я клянусь, оно было довольно тем, что увидело…
Ну, осталось уже недолго: я слышу, как они готовятся установить последний, думаю, фрагмент механизма. Я не знаю, что будет после того, когда они закончат работу, но я знаю, что не стану жертвой этой херни. Из своих последних припасов я приготовил себе знатный пир: банка печёных бобов, сникерс, капсула цианида и вдоволь водички — запить.
И даже сейчас, когда я смотрю на эту хрень, танцующую в ночном небе, я не могу не удивляться, что когда-то она была разбита.