На проходной у меня спросили документы. Поддельные, само собой, но молодой дежурный вникать в детали не стал — увидел нужную фамилию и тут же вызвонил начальника. Тот весь день только меня и ждёт — трубку поднял незамедлительно. Паренёк доложил о моём прибытии и тотчас получил целый список указаний.
Начальник сей замечательной тюрьмы не горит желанием встречаться с агентами Фонда лично, однако требуемые процедуры исполняет моментально: за все четыре раза, что я здесь был, ни единой проволочки, охрана не грубит, заключённые готовы к беседе. Работать одно удовольствие.
Дежурный всё кивал да угукал, пока груз распоряжений не уложили на него аккуратненькой стопочкой. Повесив трубку, он предложил мне присесть и дождаться провожатого. Я предложением воспользовался, поставив на колени чёрный дипломат. Лениво оглядывая окружение, я принялся напевать засевшую с утра мелодию — по радио крутанули новинку, ни исполнителя, ни названия не запомнил. Дежурный глянул на меня искоса.
Вскоре явился провожатый — полный детина с жизнерадостной улыбкой, прямо колобок. Так рад меня видеть, словно я его бабушка. Я поднялся, чувствуя, как заразная улыбка растягивается и на моём лице.
— Алексей Ярин? — уточнил он, глупо кивнув головой. — С утра Вас ждём. Как добрались?
— Хорошо, благодарю. Как поживает Пшёнка?
— Ощенилась. Вам щенки не нужны? Шучу, знаю, Вам начать не терпится. Следуйте за мной.
Мы направились по мрачным коридорам. Охранник сильно размахивает руками при ходьбе да ноги выбрасывает, что вот-вот обувь слетит. Никогда не отказывал себе в удовольствии перекинуться парой слов с этим малым. Про собаку его, например, с глупой кличкой Пшёнка. Странно, я помню кличку собаки, но не имя владельца.
— Слушайте, а Вы музыкой не увлекаетесь? — спросил я.
— А что? — глянул провожатый из-за плеча, не сбавляя шаг.
— Да с утра услышал одну, так понравилось… Название не запомнил.
— Ну-ка напойте.
— Там как-то: та-та-та-ра-тара-тара-тара-ра-та-та…
— Не, это Вам не ко мне — я музыку вообще не слушаю. Вы лучше скажите, действительно Борисова от нас заберут?
— Если согласится.
— Это славно. Вы, если что, зовите, я помогу уговорить. Ну, вот и пришли.
Комната для допросов лишена изысков, тусклое солнце освещает тесное помещение.
— Прибрались тут перед Вашим приходом.
— Спасибо, право, не стоило, — я вошёл в комнату и придирчиво осмотрел каждый угол. Впрочем, мне бы стол и пару стульев, большего не надо. Хотя, меня-то считают крупной шишкой, так что надо соответствовать.
— Хорошо, — снисходительно бросил я, усаживаясь на стул. Железные ножки взревели демонами, когда я его отодвинул. — Заключённые готовы?
— А то. Все как на иголках.
Не сомневаюсь. Кто-то наивно думает, что я их освобожу.
— Заводите строго по списку.
Я не злобный людоед, который выхватывает несчастных из очереди и проглатывает живьём. Мне лишь дают список, я пересылаю его начальнику тюрьмы и еду беседовать с заключёнными. Я не забираю их в полон, я добиваюсь их согласия… Разве что мне дозволено быть настойчивым.
Первым идёт бледный молодой человек. Лопоухий, тощий и злобный. Парня держат здесь временно — хорошо, что успели перехватить. Его усадили напротив и оставили нас наедине. Я не стал торопиться: вальяжно положил справа от себя папку с соглашениями, слева — пока пустую папку для подписанных бумаг, на угол стола поставил диктофон и включил запись.
На лице моём появилась радостная улыбка.
— Добрый день, Максим. Как вы себя чувствуете?
— Пошёл на хуй, — процедил собеседник.
— Уж больно ты грозен, как я погляжу.
— Я тебя удавлю, мудила. Думаешь, браслетики меня остановят?
Показывая, что не шутит, заключённый вывалил на стол тонкие ручонки. Давить меня, правда, пока не стал.
— Коль уж мы нашли общий язык, я хочу сделать тебе заманчивое предложение.
— Не пойти бы тебе…
— Ты оказался здесь не по своей вине — во всём виновата твоя болезнь. Здесь соглашение, — я положил перед злыднем документ и ручку, — на участие в испытаниях с новыми лекарствами. Они могут тебя вылечить.
Услышав последнюю фразу, заключённый задумался. Косо поглядывая на бумагу, он начал немо двигать губами.
— Так что думаешь?
— У меня больше не будет память шалить?
— У тебя Синдром Корсакова, это тебе не «память шалит». Но, в целом, да, тебя полностью излечат.
— Испытывать новое лекарство? — всё не может решиться бедолага.
— Да, а через месяц тебя уже отпустят. Это очень важное лекарство — за участие в экспериментах скостят срок.
— Через месяц я снова увижу маму?
— Именно так.
Заключённый взбудоражено вздохнул. Через секунду он уже взял ручку и придвинул себе соглашение.
— Вот здесь и на другом листе в том же месте. На этом всё, вечером за тобой заедут.
Они все невиновны. На осужденных пожизненно нет ни капли вины — всё «обстоятельства». Долги, нищета, отчаяние, алкоголь, болезнь — вот истинные преступники. Поэтому заключённые на многое согласны, лишь бы им дали свободу и забрали их «обстоятельства». Даже на эксперименты.
Честно говоря, тот парень действительно будет тестировать лекарства… но они не лечат амнезию. А через месяц… ну, к маме он не вернётся хотя бы потому, что она мертва. А он забыл это.
Сэкономим на амнезиаках.
Следующий персонаж — долговязый спортсмен, разрисованный татуировками, как долбанный якудза. Но его тело украшают не драконы на сакуре, а кельтские кресты, свастика, колючая проволока и орлы, напоминающие о фашизме и обнажающие суть зека.
Этот тип борется с желанием плюнуть в физиономию вашему покорному слуге.
— Станислав Берлогин, рад с Вами познакомиться.
— Вот даже так? Сами кем будете?
— Называйте меня Алексеем. Я из Весновской Исправительной Колонии. Предлагаем Вам перевод.
— С хуя ли?
Какая же привычная, но и раздражающая грубость.
— Государство реализует в Колонии проект по социальной адаптации заключённых. Вы попали в списки претендентов на прохождение курса избавления от этнической нетолерантности.
— У меня нет этнической нетолерантности. Я мочу этих гадов не за то, откуда они родом, а за то, что они себе позволяют в моей стране!
— Впечатлён Вашим образованием — не все знают значение термина «этническая нетолерантность». Но, видите ли, Вы оказались здесь именно из-за неё. Ваше отношение к национальным меньшинствам привело Вас к заключению.
— Ещё раз повторю, — агрессивно подался фашист вперёд, — я лишь усмирял понаехавших, до которых полиции нет дела!
— Именно поэтому Вы с подельниками закидали коктейлями Молотова автобус с иностранными студентами?
— Они припёрлись отбирать наши рабочие места.
— Они учатся у нас по обмену, работать они будут у себя на родине.
— Может и так, но они отбирают бюджетные места у наших ребят.
— Их обучение оплачивает их государство, а не наше.
Ярый фашист заткнулся, хоть рожа его сохранила грозное и самоуверенное выражение. Пока он несколько обескуражен, самое время развешивать лапшу:
— Я бы хотел описать Вам условия, пока Вы будете ознакомляться с соглашением, — протянул я татуированному бумажку, — трёхразовое питание, душ, спортзал, компьютерный зал, ежедневные сеансы терапии, физические работы сведены к минимуму. Возможность изменения срока с пожизненного на пятнадцать лет в случае успешного прохождения курса. Плюс Вы будете находиться в блоке с такими же, как Вы.
И вот это нашего фашиста сильно заинтересовало. Он пододвинул соглашение поближе к себе.
— То есть, даже никаких носатых?
— И ни единого еврея, кроме меня, разумеется.
— А-ха-ха, юморист. Ладно, где подписывать?
Работа расходником в Фонде — это не часть наказания. Мы отбираем не тех, кто виноват больше остальных, вовсе нет. Наша система отбора работает так: сперва мы собираем приговорённых к смертной казни (а с подобными товарищами у нас в стране напряжёнка), затем мы переходим к тем, кому не светит ничего, кроме вышки. И уже среди них отбираем людей без родных и близких — тех, пропажу которых не заметят. Люди из сиротских приютов подходят лучше всего. Как наш фашист.
Следующим втолкали своевольного коротышку с массивным лбом. Мне б такой — я бы им гвозди заколачивал. Невысокого зека чуть ли не силой усадили, но, очутившись на стуле, он сразу присмирел. Мне этот тип особенно нравится.
— День добрый, Александр Борисов, меня зовут Алексей. Хочу сразу предупредить, что нашего разговора официально не было.
— Вы ещё кто? — проквакал низкорослый.
— Пока не могу сказать. Лучше Вы мне ответьте, Вас посадили за поджог жилого дома?
— Да, но я не…
— Сколько человек погибло?
— Тридцать один, но они не все…
— Сколько из них были инопланетянами? — не моргнув глазом, спросил я.
Коротышка насторожился. В таком ключе с ним ещё не вели разговоров. Сам факт того, что человек сжигает дом, объясняет это борьбой с инопланетным захватом, но попадает в обычную тюрьму, объясняется просто: мозгоправы решили, что пироман прикидывается. Ему не поверил никто, его вменяемость подтвердили три врача. А потом ещё один после обжалования приговора.
И теперь он видит перед собой человека, который верит.
— Издеваться вздумали?
— Вы считаете, что я пришёл в тюрьму, смог добиться свидания с Вами для того, чтобы издеваться? О нет, я предлагаю Вам сотрудничество — вот соглашение.
Борец с захватчиками пробежал глазами первые строчки и угрюмо уставился на меня. Господи, как же он уродлив.
— Понимаю, желания верить мне на слово Вы не испытываете, — я полез во внутренний карман пиджака. — Но есть доказательства моей искренности. Ознакомьтесь.
Я достал кипу фотографий и небрежно бросил их на стол перед собеседником. Тот повёл носом, только сильнее нахмурившись, но тут… он принялся просматривать фотографии, и с каждым снимком брови его поднимаются всё выше и выше. Скоро его обуяло неистовство, в горле застряла фраза: «Я же говорил!»
— Нравятся? — спросил я, перегибаясь через стол. — А вот этого видишь? Весь в чешуе, голова треугольная. А вот этот, смотри, гнездо себе из паутины свил. Вообще-то, это не паутина, мы её просто так называем.
Шизофреник уже почти оказался в моих руках, но тут к нему вернулось сомнение. Он строго посмотрел на меня, требуя новых доказательств.
— Не подделка? — ткнул он пальцем в фотографии.
— Разумеется, нет. Но, если и это тебя не убедило, вот ещё кое-что.
Я достал из специального кармана монетку с дыркой, через которую пропущен длинный шнурок. Стоило мне разжать пальцы, как монетка упала… на потолок. Коротышка вздрогнул, чуть не упав со стула. Он с открытым ртом смотрел, как я притягиваю монетку обратно за шнурок.
— В общем, камеры на двоих, отработать ты обязан будешь месяц — дальше по желанию. Ещё…
— По дороге расскажешь. Где подписать?
Мы обязаны изучать кандидатов досконально, мы обязаны готовиться к встрече. Всё имеет значение: от совершённого преступления до оценок в школе, от психических отклонений до здоровья зубов. Беседы с кандидатами — это пьесы, где всё расписано до мелочей, а репетиции длились неделями.
Мы обязаны погружаться в дебри психологии, должны знать отчёты о задержании, протоколы судебных заседаний, заметки о поведении заключённого в тюрьме. Это чертовски трудная работа… для пары-то подписей.
К следующему клиенту я долго готовился, но при встрече просто стал пялиться на его физиономию. Подперев кулаком подбородок, я уже вторую минуту изучаю рожу двухметрового детины.
Особенность её в том, что на ней отсутствует левый глаз… а на его месте такой шрам, словно хирург на швейной машинке зашивал. И это при условии, что заключённый и до этого не был красавцем.
— Это тебе ножом, всё верно?
— Да, снизу ткнули.
— Как же ты, блядь, выжил?
— Нож кухонный, — пожал плечами здоровяк.
— Какая разница, он же тебе прямо в глаз угодил!
— Черкашом, — пожал плечами зек.
— Это тебе жена, да?
— Верно. Не сошлись в вопросе легитимности её регулярных измен. Она и психанула.
— А ты её убил?
— Да я хотел только стукнуть, а она с первого же удара окочурилась. Мне хватило ума позвонить её родителям, так они уже через полчаса принялись штурмовать мою квартиру. Я прибегал исключительно к методам самообороны.
— И убил ещё семь человек?
Детина развёл руками:
— Что поделать, там даже двоюродные братья включились.
— Я буду называть тебя Траволта, — сказал я, доставая из папки нужное соглашение.
— Почему?
— Ты напоминаешь мне о фильме «Без лица».
— Хорошее кино, — кивнул здоровяк.
— Есть предложение поработать на правительство. Месяц работы и ты на свободе. Прочти и поставь автограф.
Верзила пробежался глазами и занёс, было, ручку. Но решил задать вопрос:
— А курить там можно?
— Нет, тебе дадут пластырь.
— Досадно, — и он расписался.
Мы должны разговаривать только на одном языке — на том, на котором хочет заключённый. А каждый хочет разного, но из всего многообразия языков мы должны безошибочно выбирать нужный: нужные интонации, нужные слова, нужные жесты…
Мы методичны. Заходя в комнату, мы знаем каждый свой шаг. Решающую роль играет разведка. Отдел внешних связей, отдадим ему должное, снабжает нас всем необходимым. Взамен он требует лишь того, чтобы мы не подделывали подписи заключённых.
Завели робкого, зашуганного мужичка. Как только он сел, я швырнул ему бумагу с ручкой и произнёс:
— Подписывай.
— Что это?
— Ты баран, что ли? Тебе русским языком сказали «подписывай», долдон!
Мужичок схватил ручку и пододвинул к себе соглашение. Колотит его, думаю, как во время оглашения приговора.
— Что ты там, блядь, читаешь? Подписывай и вали обратно на нары!
Я получил свои подписи.
— Свободен.
Да, этому нас тоже учат. К подобному не рекомендуется прибегать, да и сработает дай бог с одним из двадцати. Зато сильно экономит время. Кто знает, может, освобожусь сегодня пораньше.
Следующий клиент сам завёл разговор:
— Вы из спецслужб?
— Нет, Виктор, я не из спецслужб.
— А то Вы больно солидно одеты.
— Если сравнивать с твоими нарядами до заключения под стражу — тряпки.
— Читали моё дело?
— На страницу в соцсетях заглянул.
Виктор Рогов буравит меня колким взглядом. Руки скрещены на груди, на лице улыбка всего в мире знающего нарцисса.
— Так кому я понадобился такому нарядному, но не из спецслужб?
— Науке, — я достал очередное соглашение. — Мы предлагаем принять участие в тестировании нового нелетального оружия. За активное сотрудничество срок могут скостить, в лучшем случае до десяти лет.
С этим додельным малым не стоит упоминать реальные сроки. Он слишком подозрителен, чтобы поверить, что пожизненный превратится в месяц.
Виктор принял у меня из рук бумагу, но даже смотреть на неё не стал.
— Не такое уж оно и нелетальное, раз Вы зеками интересуетесь.
— Как сказать, риск есть. Но это как с лётчиками-испытателями: они тоже рискуют, но смерти-то им никто не желает.
— Что за оружие? — без особого интереса спросил заключённый.
— Пенное. Обездвижат тебя, потом соскребут пену, отправят в душ. Будешь мыться по нескольку раз на дню. Ты ведь любишь чистоту.
— Подозрительно всё как-то.
— Ну, думай сам, — я приоткрыл папку с оставшимися соглашениями. — У меня тут всего две бумажонки, плюс третья у тебя. А вот подписанные, их, как видишь, пять. А я тут с двух часов сижу.
Предлагаемая альтернатива всё более заманчивая, и вот Виктор уже серьёзно над ней думает, а не крутит носом, как принцесса.
— Я бы изучил детали, — склонился он над соглашением.
Ради бога, тем более что в документе нет ни единого противоречия моим словам. Как и в предыдущих не было. Все соглашения составляются индивидуально, с учётом конкретной легенды. Но все они (тут уж аплодисменты юристам) составлены так, что претензий не предъявишь. И у этого типа про ежемесячную ротацию оговорено.
Я не боюсь разоблачений, пусть себе читают. Но как же это долго.
Я не в курсе подробностей, но говорят, что каждый кандидат уже закреплён за определённым объектом. Поговаривают, что их распределяют по конкретным экспериментам. В это я не верю. Но я знаю, что доктора составляют чересчур дотошные запросы. Меня это не должно касаться, но коллега рассказывал: были запросы на слепых, людей с синдромом чужой руки, прошедших химическую кастрацию, амбидекстров… И, вы только представьте себе, судьба всего мира зависит от того, смогу ли я уговорить этих людей.
Разумеется, не конкретно я. Нас таких много, я даже не самый лучший в этом деле. Вообще говоря, статистику мы не ведём, так что я не знаю, кто самый лучший. Может, всё-таки, и я, чем чёрт не шутит.
Когда завели следующего, я уже прохаживался с телефоном возле окна. Молодого щёголя (самую малость потрёпанного тюремным бытом) усадили на стул, он с непониманием взглянул на меня. Не стесняясь ещё не ушедшего тюремщика, я принялся наговаривать в телефон:
— Да, Пётр Романович, его только привели. Нет, не похоже, чтоб били. Самочувствие бодрое. Нет, к сожалению, лично поговорить сейчас нельзя. Я… Пётр Романович, я понимаю, но сейчас… Пётр Романович, сейчас нельзя, мы и так сильно рискуем. Да, план тот же. Да, всё верно, уже вечером мы его отправим. Насчёт этого пока сказать не могу — Дмитрий Степанович ещё не перезвонил. Нет, ну он сказал, что всё сделает — раньше не подводил. Да, хорошо, до связи.
Я нажал на отбой (на самом деле ни с кем я не говорил) и протянул сынку Петра Романовича соглашение.
— Значит, смотри: подписываешь эти бумаги, и мы тебя переводим в другую тюрьму. Там условия всяко получше, да и с отцом будешь в одной камере. Да, это я с ним по телефону говорил. Он когда-то оказал нам большую услугу, так что теперь мы вас вытащим. Будет это, правда, нескоро, быстрее, чем за месяц, дело не обстряпать, но мы работаем.
— Ясно, — не стал вникать в подробности довольный мажор. — Здесь подписать?
— Ага, прям шлёпай закорючку. И на другом листе. Отлично, значит, сегодня вечером уже поедешь к отцу, а там… в общем, будем работать дальше.
— Спасибо, — коротко ответил молодой преступник и поспешил на выход.
Возможно, он действительно встретится с отцом. Тот уже две недели работает в Фонде.
Если по существу, я пошёл на полную ложь. То есть, я и раньше темнил, но сейчас не было ни слова правды. Такое оправдано лишь в редких случаях. Как сейчас, например.
Преступная семейка могла выбраться на свободу. У них для этого есть приличные связи с майором полиции, людьми из администрации области, парой криминальных авторитетов… и Дланью Змея.
Последний на сегодня — настоящий десерт. Мне привели не верзилу-убийцу, не маньяка, не подрывника и даже не интернет-пирата. Это скромный полноватый мужичок со следами побоев. Его синяки и ссадины играют всеми цветами радуги. Насчёт него мы долго бились с правительством.
Этот ублюдок сбыл террористам документы с государственной тайной. Следствие установило продажу пятидесяти трёх документов, но их может быть больше.
Его бы расстрелять, да вот только дело было предано огласке. Сползлись защитники прав человека, в том числе из-за границы. Эти последнюю скотину будут защищать. Давление оказали такое, что урод отделался пожизненным. Будь прокляты эти мягкотелые черти.
Работали с ним три года. Когда вышибли всё, что можно, скинули сюда. Теперь его метелят сокамерники. Среди них тоже полно патриотов.
Когда нас оставили наедине, я встал, подошёл к предателю и положил перед ним соглашение. Неторопливо, вальяжно, надменно. Аккуратно положил рядом ручку. И начал разговор:
— Пять офицерских семей были зарезаны. Один из офицеров — мой хороший друг. Группировкой, которой ты продал инфу, были совершены три теракта. Нападение на военную часть и похищение оружия. И это только то, где прослеживается явная связь с документами, что ты им слил. Сколько на твоих… на Ваших руках крови, товарищ старший лейтенант.
Я ткнул пальцем в место для подписи.
— А ну-ка взял ручку и черкнул подпись, — тихо, но внушительно сказал я.
— Я не стану подписывать Ваши бумаги.
— Слушай, ты думаешь, что прошёл через все жернова российских пыток? Думаешь, перетерпел самое страшное? Сюда смотри.
Я задрал штанину, под которой обнаружился пистолет. Мой собеседник оказался впечатлён.
— Я зашёл в тюрьму с оружием, и меня даже не подумали обыскивать. Ты хоть представляешь, что я за человек? Я с тобой такое устрою — на твой крик никто в комнату не сунется. Бери, блядь, ручку, иначе я вместо тебя крестик нарисую — мне ничего страшнее выговора не будет.
— Вы бы диктофон выключили.
Прибор был разбит мною об стену. Умник уже растерял всякую самоуверенность и закрылся руками.
— Подписывай, блядь, не заставляй меня злиться!
Сволочь в кои-то веки додумалась слушаться и взяла ручку. Убедившись, что подписи исправно ставятся, я успокоился и принялся собирать вещи.
— Отличненько, — убрал я папку в дипломат, — надеюсь, тебя отправят на Кетер.
— На какой Кетер? — он передал мне подписанные бумаги.
— Что такое Кетер тебе на месте объяснят.
— Нет, Вы не поняли. На какой именно Кетер меня отправят? Тот, что воду взглядом иссушает? Или бросите меня к живому гейзеру?
Меня словно током ударило. Глаза ошалели, нижняя челюсть медленно пошла вниз. Я обернулся на поганца, надменно лыбящегося. Мы словно поменялись с ним местами.
— Сука, ты что за документы им продал?! Кто были эти террористы?!