Предупреждение читателям: Рассказ может оскорбить вас до глубины души. Приношу свои извинения. Итак, вас предупредили. Приятного чтения. –TroyL
- Садитесь уже и заткнитесь, Эверетт, - смазанным голосом произнёс мужчина. Его глаза маслянисто блестели, он находился где-то на тонкой грани полного опьянения и высшей правды, которой всегда сопутствует идеальный баланс спирта в крови и чувства вины. - Я знаю, что с вами проводили беседы. И вы задавали вопросы. Вы, блин, как отец-исповедник для всего Фонда, и зная, что вы такое - да, я всегда знаю - и что вы натворили… Кажется разумным, так ведь? Маньяки, рассказывающие социопату о содеянном?
- Вы же понимаете, что когда-нибудь нам придётся убить вас из-за этого? - спросил он. Потом кивнул. - Конечно, понимаете…
Тогда начну, пожалуй, с того, что Шестой - враль каких поискать. Фабрика - не первый объект. А Третий? Носится со своей тропинкой как курица. "Делаем" мы их, ага… - Он выкашлял унизительный смешок, грубый и резкий. - Всем охота знать, какой объект был первым. Я бы вам сказал, но… - он снова усмехнулся, - Оставлю это Девятой. В её исполнении это будет правильнее.
Нет… Нет, я поведаю вам кое-какую правду. Ужасную, жуткую правду, Эверетт, и когда я закончу, вы поймёте, почему мы терпим ваше здесь присутствие. Почему именно вы так хорошо вписались, лживый вы интриган. Видите ли, Эверетт, вы нам в некотором роде нравитесь.
И да, вам стоит нервничать.
В июле 1931 я пожал руку Гитлеру. Тому самому Гитлеру. Адольфу. Сатане. Палачу Европы. В те годы он был ещё подающим надежды политиком, полным идей о восстановлении былой славы Германии. "Майн Кампф" - наверное, наша лучшая работа в сфере переписывания истории. Я пожал ему руку, улыбнулся и похвалил за его усилия.
Через два дня я вколол ему шприц морфия между третьим и четвёртым позвонком, привязал ему на шею кусок верёвки, которую мы когда-то нашли в тибетском монастыре, и через час я уже знал всё, что знал он сам. Потом я сломал ему шею, дальше - ловкость рук, и никто не заметил разницы.
Не так уж это и сложно, Эверетт. Выглядеть как человек труда не составляет, быть им - уже посложнее. Никогда не думали, почему генерал Боу так легко вышел из игры? Почему Усаму бен Ладена захоронили в море? Несложно же, Эверетт. Некоторым из нас это даже нравится. Восьмой мог бы вам рассказать… Но это пока подождёт. Он рано или поздно придёт с вами пообщаться. Естественно, самым последним из всех нас.
Ладно, к делу. Да. Я стал Адольфом Гитлером. Разве не удивительно? Вы же читали дела. Вы знаете кое-какие случаи из моей биографии. Неужели это кажется вам таким странным? С той девчушкой, у которой в чреве весь ад, мы и худшие вещи вытворяем. А, это? Это идея двенадцатого. И у него хорошо вышло.
А теперь, я так понимаю, вы удивляетесь, почему? Зачем я стал художником? Почему превратился в безумца? Простая логика, Эверетт. Зачем Фонд вообще что-то делает?
Ради содержания, мальчик мой. Ради содержания.
Было непросто, но в Европе евреев никогда не любили. Испанцы выдворили их из страны, итальянцы преследовали их. Даже англичане! Чосер, например, как-то раз написал рассказ о маленьком мальчике, которого жид покрошил на кусочки и побросал их в колодец. Гнойный нарыв чёрной ненависти, Эверетт. Прямо под тонким слоем спокойного миролюбия. Вскрыть его так легко, а дальше он будет вытекать…
Видите ли, это всё было до того, как мы вошли в нынешнюю силу. У нас тогда не было и трети объектов, а те, что были… Скажем так, в те годы ценой защиты человечества были жизни людей и звонкая монета. Действовать надо было втайне, келейно. Амнезиаки разработали только в конце сороковых, так что… Нелегко было, что уж там.
Но да. Погибель Евреев. Заговор Сионских Мудрецов. Всё это - наших рук дело. По крайней мере, худшая часть всего этого. Поймите, Эверетт, была проблема. Очень и очень серьёзная проблема.
Был вирус. Первый из тех, с которыми мы столкнулись. Мы их и раньше встречали, не подумайте. Но никогда… никогда они не были такими. Видите ли, он действовал только на евреев. На жидов. Особенно на тех, кто был более ревностным в вопросах веры. Эти их косички-завитки могли бы с тем же успехом быть язвами прокажённых.
Он был воистину ужасен. Вирус разжижал костный мозг, чтобы размножаться, потом попадал в кровоток. Понемногу он сжирал органы, мышцы, ткани… обращал их в жир. Чем больше они ели, тем хуже им было. Они жирели, жирели, а потом… потом возгорались.
Представьте себе такое, Эверетт. Представьте, что вы сидите за обеденным столом с пухленькой милашкой-дочкой, ей вот-вот стукнет шестнадцать, её нос уткнулся в книгу, а разум витает в облаках. А потом вы замечаете это. Запах палёного, едва ощутимый ноздрями. Вы глядите на плиту, думая, что же приготовила вам жена, а потом понимаете, что на обед у вас - запечённая рыба, или просто рагу. Вы озираетесь, смотрите на свою дочь, а её глаза расширились, а кожа медленно закручивается, как тлеющая бумага. От запаха желудок хочет вывернуться, а потом… Она вспыхивает, на последнем издыхании выкрикивает отчаянные мольбы, губы чернеют, открывая сначала зубы, потом кость, потом…
Прошу прощения. Не следовало мне так увлекаться. Это и вправду… довольно ужасно, уверяю вас.
Притом у одних только евреев. И без видимой причины.
Я начал изолировать их. Для начала попробовал гетто. Я изолировал их, старался сохранить в безопасности как можно больше, но…
Конечно, они негодовали.
Они пытались сбежать, скрыться, спастись. Но симптомы этой болезни… их ни с чем не спутаешь. Мы отделяли больных от здоровых, стараясь обезопасить тех, кто не заражён. Не сработало, Эверетт. И не должно было. Мы тогда не знали, как он распространяется. Не понимали полностью, с чем работаем, но…
Я взял на службу самые выдающиеся умы, которые только нашёл. Кого-то из сочувствующих. Кого-то из безумцев. Мне нужны были все, понимаете?
Итак, гетто не сработали. И вот… Тут меня посетила идея лагерей. Мы разделяли их, разбивали семьи, когда только могли. Из милосердия, Эверетт. Проснуться ночью и увидеть, как твоя жена лежит слева от тебя и вдруг вспыхивает…
Понимаете, Эверетт? Мы сжигали уже сгоревшие тела. Мы вскрывали людей, искали источник, искали любой способ остановить это. Мы морили их голодом… Морили, пока они не становились ходячими скелетами. И всё равно они как-то умудрялись набирать жир. И всё равно горели…
Нам… нам хотя бы повезло в том плане, что поначалу кроме жидов вирус ни на кого не действовал. Но потом это случилось. Цыгане. Одна из них танцевала на сцене и загорелась. Народ аплодировал, вот как… Они думали, что это - часть выступления. Но в толпе зрителей был сотрудник. И он знал, что на самом деле происходит.
Потом были гомосексуалисты. За них вирус взялся после цыган. Потом началось распространение среди гражданских, в некоторых случаях - без каких-либо общих признаков. Сыновья, жёны… Дочери… Златовласые, маленькие девочки…
Что? Монголоиды? Это было на благо человечества, Эверетт. Я думал, что вы это одобрите, мальчик мой.
Но большей частью нам удалось от него избавиться. Несколько образцов находятся на содержании, а иногда бывают случаи заражения. До сих пор не понимаем почему, разумеется. Но мы бежим на место происшествия, прячем улики и заметаем пепел под ковёр…
Выжившие, разумеется, постарались нас распять. С ними такое бывает. Ох, Эверетт, не глядите на меня так… Просто шутка такая. Конечно же, ни один важный человек не умер. Менгеле, разумеется, сбежал, а я совершил самоубийство…
Бедняга Менгеле. Этот вирус просто не давал ему покоя. Он, видите ли, думал, что ключ ко всему - в близнецах. Он проводил вивисекцию на них, прямо как вы, Эверетт. Он искал различия. Даже наладил в южной Америке евгеническую программу, хотел получить больше подопытных… Умер он в одиночестве, склонившись над лабораторным столом. Он так и искал лекарство.
Мы попытались восполнить их потери, разумеется. Добились того, чтобы они получили свою страну, дали им оружие для самозащиты. И теперь они сильнее, чем когда-либо! С ними считается весь мир, они окружены врагами, но одержать над собой победу не дадут никому.
Знаете… Может быть, немцы были правы, Эверетт. Может, Дарвин был на верном пути. Очаровательно, не так ли? Неужели от этого в ваших холодных и хирургически точных руках не просыпается радостное возбуждение, хоть на секунду? Вы на него похожи, знаете? На Менгеле. Может быть, это всё страсть в ваших ангельских глазах, точно такая же, какая была у него. Хороший вы человек, Эверетт. Слушаете спокойно бредни старого дурака…
Гм? Война? Конечно, ещё одна часть сдерживания. Слишком много евреев было в Австрии, в Польше. Зараза распространялась. В России мы сделали умнее. Погромы гораздо эффективнее… Но к тому времени у нас была лучшая организация, государство уже было полицейским, и нам повезло, что страной уже управляет наш друг. В итоге мы добились возвращения статус-кво.
Хотя, по сути, нам просто нужны были бомбы, а самим сделать на тот момент у нас бы не получилось. В конце концов, семьдесят шестой вконец распоясался, да и от худших надо было избавиться. Есть вещи похуже радиоактивных осадков, Эверетт. Вам ли не знать…
Даже Холодная Война, через некоторое время. На случай того, если всё выйдет из-под контроля. И раз или два даже выходило. Но мы исправляли ситуацию. Всегда исправляли.
Но да, мой мальчик. Понимаете, вы не хуже, чем я. Точно не хуже Пятого. И уж Второй гораздо хуже вас.
Ха! Я вижу эту улыбку, Эверетт. Едва затронула уголки рта. Вам сейчас почти комфортно, не так ли? Праведность того, на ком меньшая вина, почти так же радостна, как и невиновность невинного, так ведь? Вот это я себе постоянно и говорю. Какие ужасные вещи мы творили, мальчик мой. Какие ужасные, ужасные вещи…
Мужчина умолк, потупив взгляд, и даже не услышал, как ещё один посетитель зашёл вслед за ним. От прикосновения чужой руки к своему плечу он едва ли не подпрыгнул, а потом обернулся и посмотрел на рыжего мужчину, стоявшего у него за спиной. Дружелюбный, заботливый взгляд на лице рыжего был самую малость вымученным, слегка не к месту, но этот взгляд несколько успокоил пьяного мужчину, сидящего в кресле.
- Какие ужасные вещи мы творили… - пробормотал он, а потом улыбнулся. Но это ведь ради высшего блага, правда же? Обычно, по крайней мере… - Он усмехнулся, затем встал и опёрся на рыжего гостя. Провёл пальцами по безусой верхней губе. - Ужасные…
Он обернулся, поглядев на сидящего с каменным лицом доктора. - Ужасные и чудесные, Эверетт. Такие ужасные… и такие чудесные.
Когда он засмеялся, смех его не казался пьяным, и веселья в нём не было. Только облегчение. На ватных ногах он вышел из комнаты, а рыжий смотрел ему вслед, и выражение дружеского участия пропало с его лица, уступив место нейтральному.
Рыжий повернулся и взглянул на своего младшего коллегу. - У вас есть крепкое, Эверетт? Есть разговор…