Вселенная — это гармоничное взаимодействие всех элементов и сил, создающих баланс и гармонию. Слово вселенная буквально означает «одна песня» (uni: один; verse: песня). В этой песне, в этой гармонии есть мир, смех, радость, блаженство и другое.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀В анклаве дихотомии Гонконга стукнуло 4 часа утра, как и истекло время у Клайфа "Кэндимена" Баркера, и вскоре свершится суд Линча, будучи расправленным от выстрела ствола, уже упёртого в его разинутую глотку. Ствол крепко держит Винсент, просто Винсент, ибо большего я об этом агенте, с кем меня разбили на пары, не слышал, а сам "орешек" слова не любит. Эстетика вздыбленных волос Клайфа будет стёрта через пару мгновений, а личико его кричит, что его носитель лишь обезьяна-космонавт — выполняет приказы, с их дедлайнами, скрытыми под сроки хранения того или иного товара, не имея понятия, что делает, — но не плевать ли Винсенту?
— На одного щёголя меньше, ха? — Ехидно сказал я, поправив свой подобающий сутенёру вульгарный пиджак.
Винсент лишь наморщил лоб, а затем последовал выстрел. Слава, за целую ночь погони за Клайфом, скорее побегушек принцессы, если учесть мой наряд, я успел выучить язык тела Винсента, и перед спуском курка успел надеть меховые наушники и сильно надавить на них, дабы заглушить для себя предстоящий шум. Но, похоже, наушники пропитались аномальной радиацией за день до миссии, и следом ударили по ушным барабанам чудовищной какофонией… Теперь разделим тот звук выстрела на фазы — сколько длится звук последнего? Одна секунда? Значит, делим на три — примерно 0.333 мс.
Первая фаза — курок Смита и Вессона, модели 4506, спустился, а знал я это точно даже на тёмной площади, на которую и луна не желала светить, так как чётко услышал его звук.
От вспыхнувшего пороха с последующим вылета с дула дыма в ушах начало шипеть. Затвор со скрежетом двинулся так же громко, как стучащие колёса парового локомотива по старинным рельсам; грубо соскрёбывая по пути ржавчину у затворной рамы. Щёлкнул также у указательного пальца Винсента проксимальный межфаланговый сустав, спустивший курок. Веки его рефлекторно хлопнулись, как многотонные ворота бункера. Отдача от выстрела полуавтоматического пистолета почувствовалась чётче, чем как у предмета с весом 1148 граммов, и скорее как у упавшего невзначай линкор "Ямато" на бетонный порт. Экстрактор всеми стальными силами удерживает новорождённую гильзу, пока не передаст в руки эжектора, чтобы тот, в свою очередь, не выплюнул его и с протяжными грохотами, созвучными с ударами в церковный колокол в обратном порядке, не уронил на пыльный пол.
Эспаньолка на лице чувствовалась, скорее слышалась, как пшеничное поле с порывистом ветром, а слабые движения пирсингов кажутся проткнутыми бурами, сверлящими землю, чего я не ощущал ранее. Звуковая волна хлестнула по шлицам, словно наполнившийся ветром паруса. В сосудах моего лица, а после и во всех телах в окрестности, послышалось журчание жидкостей, которые текут по всему организму, и некоторые даже летят в воздухе, но вскоре капнут с шлепком, как в "Дитя погоды".
Вторая и третья фаза — все четыре ножки пластикового стула-моноблока чуть не согнулись под нахлынувшим весом Клайфа, кто на склоне жизни, издал пронзительный звук, будто сам Нерон сыграл на скрипке, пока я горел в агонии и раздражении. Со стороны лица "Кэндимена" послышались крики в 10 октав, пищания бойни и стоны кровопролития лейкоцитов. У гланд били тревогу.
Гром от "Карронады", как зовёт его хозяин, понёсся по бетонным джунглям, ощупав каждый дюйм и наконец дойдя до его несомненных слушателей, подзывая их к окошкам взглянуть на "третью «Циркус Максимус»"1 да начать бубнёж, торжище обсуждений. Как не услышал стонов и затяжных зевков вскочивших, так исполняют флуоресцентные лампы свои монотонные гудения, прерванные мириадами суровых топтаний. Тысяча неисправных ворот бункера пялились на нас со сконфуженными очами, будто мы громче их баловней глазами, долбящими прямо в мои чуткие уши.
Неспроста этот насыщенное тусклостью гетто называется "гудящим ульем", ибо так и есть. За стеной, от стены пробрались ко мне унылые оханья да аханья ночных бабочек, лютый гомерический хохот невежд и невнятные бульканья. За второй стеной, от стены, послышались крики, испущенные одним на другого, страсти ярости, исступления, вызывающие горечь, но хлопнулась дверь, как те ласковы с друг другом, с битьём битых кафелей, что как прижму уши, так станет хуже. За третьей стеной оглушительный звонок механического будильника со ржавчинами на анкерной шестерне; а за четвёртой стеной звуки прокручивания.
Ухо Тяньтань Будды слегка окислилось, а с последней к нему ступени покатилась частица камня, освободившись, и со стуками о своих собратьев, сыграв мелодию, покатилась. Но барабаны мои; перегородки, которых неумолимо желаю лопнуть, исполняли тантрум лише.
Шум, что не спешит походить на белый, рос как бамбук за ночь, словно непрерывное эхо разносились по катакомбам, но в отличии от него, черепа болтали, хихикали, вопили, а половина храпели в унисон, состязаясь с бактериями, что рывками скользят Бог знает куда да зачем, — прямо как Клайф Баркер, скрежещущие визги которого приглушал какой-то младенец в той стороне света. Правдивые и лживые диалоги про любовь, счастье, отчаяние и горесть переплетались в одно спагетти, приготовленное из разных сортов пшеницы, но фрикаделькой, что уловила внимание и пронзила мои уши, был один разговор коллег: о том, как зародились мои наушники, ибо о более глупом творении я не слыхал — компания называется Бюро "Злые Пакости™" Инкорпорейтед Студиос, что побаловало меня посмеяться не в себя, не поскромничав болью в ушах; что имеет полную власть над свойствами чего-либо, как третье лицо, — так и случилось в прошлую ночь. В таком заведении ожидаешь услышать сущий ад, суматоху стимпанка, Мумбай, который сейчас в моём левом ухе, но реальность же, к удивлению, слегка успокаивает. Всё, что я слышал от этого бюро, — это пара минут клацанья клавиш., а после ободряющее слово "Готово!". Текста же при их диктовке звучат полными разочарований, ибо суть фантастической истории, что они только строчат, либо банальна, либо ужасна, либо в конце будет плохо реализована — за что стоит винить "редактора", придающего любому фуфлу божественный вид, словно пекарь или тот же музыкант. Детали неясны, но услышал я одно, таким же образом были произведены мои наушники.
Но дьявол кроется в деталях, ибо дело в строении примечательного головного убора, словно Будда в "Рагнарёке" подкрепляет борцов своей расы; ибо не в силах мой разум смертный улавливать и дольку сути каждой донесённой мне вести и вовсе разделять один звук от эонов прочих. И вот, шагаю на одну ступень выше, снова, как и было заложено в устройстве моих наушников. Разум, ныне как Кощей, построил уютную комнату с кофейным столиком и двумя кожаными диванами, сидящими напротив друг друга, где я переварю каждую мысль, как психолог с его пациентами.
Сперва образы плавились как в лихорадочных снах, но как уши приточились, и образы начали сесть точнее. У кресла вдруг явился какой-то азиат в тусклой рубашке с короткой стрижкой и мутным лицом. Голос, что говорит на мандарине, менял тон от женского до мужского, от детского до старческого, меняя в том числе тему разговора с также внезапно появившимся ртом на моём лбу. Последним, о чём налобный рот и Мухаммед Джеймс Ван, китаец, сидящим напротив меня, обсуждали был собеседование с приёмом на работу. "Сколько вам лет?", "Мне 28", "У вас есть мобильный телефон?", "Имеется", "Какую зарплату вы ожидаете?", "12 тысяч долларов в год", "У вас есть счёт в банке?", "Нет". Телефон был в его правом кармане, что означает, он правша. В некоторых моментах пролетали и фразы на хинди, но пока я их успел заметить, образ расплылся.
В попытках распознать хоть единицу человеческой мысли в тарабарщине передо мной я заметил, как уже с начала моего пребывания здесь замедлилось моё дыхание, сердечный ритм, как упало моё кровяное давление и чувствую, что так оно продолжится до конца. Настенные часы висели на стене лишь когда я вспоминал о них, а стрелки указывали куда-либо лишь тогда, когда я вспоминал, сколько сейчас времени. Вдруг, заметив краем глаза существо, что сидит у дивана напротив меня, чашка, стоящая перед ним, с ещё горячим кофе превратилось в хрустальную чашу вина, а тело моё не отзывалось и не прекращало дрожать. Глаза существа смотрели вдоль правой стены, в бесконечно тянущее пространство, что не имеет цвета — прямо то, что видит зрячий человек, например, правым глазом, если он его закроет. Персона не замечала меня, а заговорить первым я не решался. После, оно начало прислушиваться к тому пространству, как и я. "…Я въ курсе об обществе, что ловитъ странностей, что я отправляю, конечно, ибо я и сотворилъ сие, но солнце взойдётъ съ запада когда те, кто ихъ защищали падутъ, а чуждые станутъ вестью всемъ, и если осознаютъ чье эти творения, но не искупятся и не покаются въ грехахъ, а съ падениемъ хранителей, то пастъ и лестница въ Рай". Существо взглянуло на меня.
Снова анклава. На сцене лежит Клайф с окровавленной щекой и корчащейся от боли мордой, Винсент со стволом, из дула которого медленно исходит дым.