technotheology.bxr > пролог
Т Е Х Н О Т Е О Л О Г И Я
Три года назад в монастырь пришёл человек с железным горлом. Чётки никогда не покидали его беспокойных рук. Часто он захаживал в главный молельный зал, где американская бомба пробила крышу, да так и застряла в полу прямо перед каменным Майтреей, Буддой Грядущего, с расстрелянным до неузнаваемости лицом. Однажды человек почти ударил по бомбе ногой со всей силы, но страх смерти возобладал над чувством вины. В тот раз он, как и во все остальные, сел прямо на грязь и щепки, прислонившись к холодному металлу спиной, и тихо завёл молитву. Обращался он не к буддам и не к бодхисаттвам.
Монастырь пустовал уже одиннадцать лет, с тех самых пор, как толпа крестьян вместе с советскими солдатами поубивала монахов и растащила все ценности, что смогла унести. Человек не стремился привести его в лучший вид, и убирался только в маленькой комнатке, где поселился. Там почти не было мебели, лишь кровать, стол и грубо сколоченный шкаф, но большего ему и не требовалось. О комфорте он не заботился, а личных вещей было совсем немного: очки, карандаш и толстая книга с шестернёй на чёрной обложке, ритуальный молоток и четыре комплекта одежды. Три летних и один зимний.
Мужчина, на самом деле, жил не один. При нём было ещё двое, японка и европеец, но относить их скорее следовало к вещам. Они ходили за ним следом, покорно склонив головы, никогда не говоря ни слова. У них было застывшее выражение лица и пустой, стеклянный взгляд. Зимой, которая была особенно холодна, европеец отморозил пальцы на левой ноге — почерневшая плоть вскоре сошла от ходьбы босиком, и обнажила вместо костей медь.
Помимо двух ἱκανάτοι компанию ему раз в три месяца составляли посланники. Иногда всего один, иногда двое. Те, кого отбирал лично, самые доверенные последователи; в эту группу входили и епископы, и простые верующие. Они приносили еду, рассказывали, что происходит в мире, и выслушивали указания о том, что следовало делать дальше.
— Семь-восемь тысяч, из них четыре в могиле, остальные в казематах, — говорил пожилой сельский учитель, качая головой, — По всему миру. Самые крупные приходы мы потеряли полностью, их проще всего было отыскать. Когда Верующих много в одном месте…
— Самые крупные? Перечисли по городам, — спрашивал человек монотонным металлическим голосом, стараясь не сводить глаз со строчек священного писания.
— Пуэрто-Пеньяско и Гвадалахара. Детройт и Бостон. Ливерпуль, Дувр. Свердловск. Сеул, Ульсан, Чеджу. На последние три пришлось две тысячи, все мёртвые. Ким Чхан Рён привлёк солдат. Этот… мерзкий змей… — его лицо переменилось, наполнилось гневом, он сжал зубы и сжал руки в кулак, но затем раздался громкий дзынь, словно лопнула пружина, и его лицо вновь стало расслабленным.
— Ах… что же я, нельзя мне в таком возрасте злиться, — продолжил он умиротворённо, — Бог пожрёт его душу и не оставит ничего.
— Как у нас здесь? Всё так же?
— Да, — отвечал, уверенно кивая, студент из Пхеньяна, наверное, единственный Верующий в столице, — Ни Тюремщикам, ни ГРУ нас не найти, слухи о Церкви в селе не ходят, Джи Су об этом позаботилась. Трудовой Партии тоже не до нас, им бы на руинах отстроиться. У нас есть время.
Человек поправил очки, закрыл книгу. Дела шли плохо. Но то дела мирские.
На духовном фронте ситуация последние три года была катастрофической.
Враги веры зря так тужились, Церковь успешно разваливалась сама по себе.
Вслед за Ним.
Человеку с железным горлом каждую ночь снился один и тот же кошмар. Он стоял на краю обрыва, видел пред собой зелень кедров, пихт и каштанов, плотно укрывших собой родные ему горы, серые мазки каменистых крутых склонов и, совсем немного, нежный белый цвет цветов магнолии. Небо серо, но безоблачно; дул сильный ветер, предвещая беду.
Рано или поздно он затихал, и небо на горизонте темнело. Там, вдалеке, зачиналось нечто, напоминающее чёрную тучу. Эта часть сна всегда длилась мучительно долго, и с каждой новой ночью казалась всё дольше и дольше. Человек ждал, и ждал и ждал, пока его стойкость не иссякала, и тогда он принимался кричать и молить о том, чтобы это уже закончилось, чтобы Он перестал его мучать и обрушил свой суд как можно быстрее — совершенно богохульная просьба. Он мог кричать сколь угодно, благословлённые голосовые связки нельзя было сорвать. Сон продолжался лишь тогда, когда всякая надежда на смерть его покидала.
Тогда он поднимал сухие, словно полные песка глаза к небу, к солнцу, но там был только дым, чёрный, как смоль. Тогда над горами разносился тихий металлический скрежет.
На горизонте загоралась искра. Путь она обычно проделывала, на вскидку, за два дня, но в сравнении с предыдущей пыткой это казалось лишь минутой. Вскоре оказывалось, что огни были лишь частью целого. На него надвигалась гора.
Он волок себя вперёд, не сворачивая, и ничто не было Ему препятствием. Горы, в сравнении с которыми Он — Джомолунгма, давила Его масса и дробили Его зубчатые колёса. Десять прожекторов на Его вершине озирали мир, их лучи за раз могли бы осветить целый город; десять искорёженных рук-ковшей, поддерживаемых тросами словно американские мосты, черпали вскопанную землю и разломанные скалы и сгребали в пылающий, дымящий как величайший пожар рот у Его основания. Рокот Его колоссальных механизмов был подобен грому.
Бог приближался, всё ближе и ближе, а он не мог пошевелить ни единым мускулом, даже не мог отвести взгляда.
Человек глох от шума, слеп от дыма, жар геены опалял лицо, сдирая кожу, ноги подкашивались, когда из-под них уходила земля, и в пепел он обращался до того, как сталкивался с металлом Его глотки.
И только тогда чувствовал боль.
Чудовищную, пронзающая всё невообразимо огромное тело, частью которого он теперь был. Его распирало изнутри, структурная нагрузка беспрерывно нарастала, но разорваться на части он никак не мог. Детали не отламывались, они рушились под собственным весом, но тут же вновь присоединялись снова, вновь включались в ущербную конструкцию, а те, что успевали отпасть, сгребали вместе с землёй Его руки. Чтобы слиться с новым материалом и быть разломанным вместе с ними, сломаться и пересобраться вновь. Это не было единством и не было его антонимом, это была агония, и ей не было конца.
Господь кричал, каждый кусок металла в Его теле кричал, и человек кричал вместе с ними.
На пятый год человека перестали навещать. Он знать не мог, что именно случилось, но предположения было всего два: либо приближённых убили, либо они наконец-то перестали его боготворить. Он надеялся на второе.
На шестой год у него кончились консервы. Диета его с тех пор состояла в основном из мелких зверей. Крупная дичь в ловушки не могла попасть. Ел он мало, но всё-таки ел — в отличие от ἱκανάτοι, ему без еды было не протянуть. Иногда он позволял себе маленькие радости: сочные красные ягоды тиса и сахаристые плоды конфетного дерева. Но вина заставляла после каждого такого маленького пира поститься, не есть и не пить вовсе. Но дольше нескольких дней голодовки никогда не длились.
На седьмой год европеец ни с того ни с сего вдруг рухнул на пол. Какое-то время он протяжно скрипел и беспомощно раскрывал и закрывал рот, будто рыба. Человек сел на колени перед телом, взял молоток из-за пояса и с некоторым трудом разбил ему череп: там ему предстала неряшливая, хаотичная масса серого вещества, шестерёнок и проводков. Как он и подумал. Святой Ихор не закрепился у слуги в мозгу, а потому, когда плоть отказала от истощения, механизмы тоже пришли в разлад. Он покачал головой и зацокал языком, так, словно разбились верные наручные часы, после чего повернулся к японке и приоткрыл рот. Из его горла вышла последовательность щелчков, в ответ на которую ἱκανάίδα кивнула, и ушла в храмовую кладовую за лопатой.
Она своим видом стала словно мумия: руки как тростинки, одежда на ней висела, кожа так плотно обтягивала голову, что губы не закрывались, так что она словно постоянно скалилась. Но с могилой управилась быстро.
На восьмой год органика в теле японки отмерла окончательно, и потому начала гнить. Запах был ужасен, жужжание мух и само их количество тем более, но человек намеренно держал её вблизи. Это в самый раз. Это именно то, что ему нужно, что он заслуживает. Сидящие на лице жирные чёрные мухи, укусы слепней, их вечный гул вперемешку с тиканьем механизмов под гнилью её кожи, и отвратительный приторно-сладкий запах, от которого хотелось блевать — именно так, воистину, так. Он нуждался в гнили. В мерзости. Чтобы никогда не забывать, что он здесь, чтобы наказать себя, чтобы быть в вечном страдании и одиночестве. Он слишком часто об этом забывал.
На двенадцатый год человек перестал считать дни.
В предрассветной тишине ему что-то послышалось. Анёхасмика или нечто подобное.
Он не мог понять, что это такое. Ни на птичью трель, ни на рык животного, ни на звук неживой природы оно не походило. Но, всё же он заключил, что это, должно быть, голос странной птицы. Ни на что другое оно даже близко не походило, хотя и для птицы звук был слишком сложен.
Ещё раз. Аньон хасимникка.
Нэмаль ихэхэссо?
Человек замотал головой. Не хотел отвлекаться от трапезы.
Тансин, моорыль иджоборин коё? — прочирикало оно вновь, — Кыротхамён….Ты забыл свой родной язык? Тогда…
𐀕 𐀐𐀲𐀨𐀤𐀀 𐀃𐀺𐀵;Так ты меня поймёшь?
Одним резким движением он повернул голову туда, откуда раздался звук. У него ушло какое-то время, чтобы понять, что перед ним находится. И он закричал — из горла вырвался скрежет, что-то среднее между заржавевшей механикой и царапающем стекло гвоздём; он отшатнулся, откинул заячью тушку в сторону и отполз спиной назад.
Ведь на коленях у статуи Майтрея сидел ангел Господень.
— Ну, ну. Прекрати бояться, — спокойный контратенор был чист от примеси эмоций.
Ангел спрыгнул на пол, приземлившись легко, словно пёрышко. С лёгким перезвоном тонкого металла и стрёкотом шестерней сложились за спиной его крылья — шесть прекрасных серебряных крыла, чудо инженерии и механики, изготовить которое смертной руке не под силу.
— Ответь на вопрос. Люди за пределами этого места зовут тебя Строителем и почитают как святого. Ты принимаешь эту честь?
Человек замотал головой и замычал.
— Правильно. Неверующие, что побивают Его адептов, тюремщики, что прячут Его детали, и нечестивцы, что Их уничтожают, все препятствуют Воскрешению Божьему. А что ты?
На глаза против его воли навернулись слёзы. Он попытался их утереть, и так только измазал лицо в грязи и заячьей крови. Но ангела это не смущало. Он ждал ответа.
— Я-я. Я, — наконец проскрипел человек, тоже вложив в уста язык людей-машин Ионии, — ведь я собрал Его.
— Собрал? Нет. Ты не сделал Разбитого Бога. целым. Ты высмеял Его.
Слова имели эффект пощёчины.
— Ответь ещё. Ты плачешь от осознания своей вины, или из-за страха наказания?
Невыносимо тяжёлый вопрос. Он прекрасно понимал, что виноват, иначе не ушёл бы тогда в мёртвый чужой монастырь, а купался в похвале от людей, ослеплённых верой. И именно поэтому горячие слёзы катились по щекам, а руки до белых костяшек сжимали подол серых роб, но не переставали дрожать.
— Да, да, так и так, — с трудом проговорил он в ответ, опустив взгляд в пол, — Потому чт…
— Ответь на последний вопрос, — прервал его ангел, — Готов ли ты принять смерть?
По телу волной прошёлся озноб.
— Я не. Я не х-очу уми-ра-ра-ра-ра-ра-ра…
Его заклинило. Человек сделал глубокий вздох, стукнул себя кулаком в шею и, после паузы, продолжил:
— Я-я не хочу-чу умира-ать, — он снова замотал головой, на этот раз упрямо, — Не хочу. Я… ужас-жасный. Слабый, я надеялся-ся, что они-они всё поймут-пойм-оймут. Найдут меня. Они… не поня-ли. Они и поду-подумать не могли, что-что… гла-гла-ва ц-Цер-кви мог… Так-так-так-такое. Что я мог.
Горло давно заржавело без ухода. Слова давались тяжело. Но человек должен был говорить. Не потому что его заставляли, нет, посланник Божий осуждающе молчал, а судьба его уже давно была предрешена. Он говорил не в надежде на то, что его пощадят: ему хотелось высказаться. Он не делился этим даже с ἱκανάτοι, теми, кто не ослушались бы его приказа хранить тайну.
— Мой-мой ГРЕХ, — амплитуда модуляции скакнула, громкость резанула его собственные уши, — его даже-да-даже нет в Писаниях. Это-то-то та-так ужа-жаж-жасно. Я… собрал Бога аогБ непр-прав-ьли-но. Я был-был НЕДОСТО-ИН, я… Его ОС-ОС-ОСКВЕРНИЛ. Го-го-го-го-го-спо-спо-споди. Го-споди, — он закрыл лицо руками, — Господи. Смерть, мне нуж-жна-жна-жна смерть. Я не стал-латс ьтавадс ябес АЛВ-стям, я не-не-не-не рас-расказал паств-Е-ВЕ. НЕ-НЕ УБИЛ себя. ВЕДЬ-ВЕДЬ-ВЕДЬ я хочу жить. И… и это-это-это-это-это-это-это
ГРЕХ
Что-то внутри не выдержало нагрузки, шальные детали впились в шею изнутри. Он широко раскрыл глаза от жуткой боли, схватился за горло рукой и упал в пол. Схватил ангела за ноги, жалко прижался к его ступням лицом.
Тишина.
Кровь текла из уголков рта ручейком. Даже больше, чем боль, его охватывал стыд: так позорно вести себя перед святейшим автоматоном, перед дланью Бога, и посметь к нему прикоснуться. И вместе со стыдом отвращение к себе, смертному куску мерзкой плоти.
— Подними голову, Рё Мин.
Он не смел ослушаться.
Ангел был прекрасен. Оказалось, его образ заимствовал многое от людей. Он напоминал подвижную фарфоровую куклу тем, как кожа, одетая на механизмы, аккуратно обрывались на суставах и под рёбрами. У него даже было человеческое лицо, прекрасный лик, и волосы, африканские косы из нитей серебра. Под взглядом голубых глаз, не выражающих эмоций, но не стеклянно-безжизненных, как у преображённых Ихором людей, Бан Рё Мин чувствовал себя обнажённым, хотя одежда, пусть и невероятно грязная, была только на нём.
Ангел склонил голову набок, от чего сместились не скрытые кожей поршни, составляющие его шею, и взгляд его смягчился. Он опустился на корточки, крылья его раскрылись быстрым математически выверенным синхронным движением — обернулись вокруг них двоих, укрыли от мира.
Ангел поднёс руку к его лицу.
— Кусай.
Рё Мин застыл. Всё испытываемое им мучение, физическое и моральное, на секунду исчезло и уступило место абсолютному непониманию. Даже страх пропал.
— Кусай за запястье, — ангел подвинул руку ближе, коснулся его щеки тыльной стороной ладони.
Какое-то время он медлил. Потом прикоснулся губами — тёмная кожа, казавшаяся обманчиво мягкой на глаз, оказалось холодна и весьма, кажется, тверда. Но он уже решился.
Это была ошибка. Резцы, и так сточенные об звериные кости и хрупкие от возраста, треснули, не выдержав, но какой-то порыв — тяжело сказать, животный или наоборот, благочестивый, — не позволил ему разжать челюстей. Он давил, пока обшивка не поддалась.
От шока он откинул голову, и не из горла, а из глубин груди вырвался болезненный хрип — мерзкий органический звук. Рот наполнила кровь и осколки. И что-то другое. Холодное, как лёд. Другая рука ангела легла на затылок, грубо прижала к запястью.
— Теперь пей.
Он пытался глотать, но мышцы сводило — плоть сопротивлялась. Жидкость прижимала язык к нижней челюсти, металлическая на вкус и слишком тяжёлая для воды, хоть и такая же текучая. Каждый крохотный, с трудом принятый глоток он ощущал полностью: как они скользят вниз и оседают тяжестью между ключицами, спускается глубже, дальше. Обжигает внутренности холодом.
Он не мог дышать, не мог сделать даже вдох. В глазах темнело, он уже почти ничего не видел, только чувствовал мороз и тяжесть в груди. Холодные пальцы на затылке. И посреди переливающейся темноты — образ неморгающих сапфировых глаз.
Когда ангел перестал держать, Рё Мин разразился кашлем, спазматически дыша. Его вырвало прямо на чужие колени. Жидкость капала с губ — ангельская кровь, серебристо переливающаяся на солнце. Стекая с бёдр ангела она сворачивалась в маленькие шарики.
— Истина всех великих вер: грех никогда не прощается, он искупается страданием.
Это же ртуть, — скользнула в голове человека мысль, — Это же…
— Твоё тело скоро будет без греха. Бог снова тебя полюбит. Ты ещё принесёшь Ей пользу.
Чистейший Ихор. Прямо из ангельских вен.
Бан Рё Мин поднял взгляд. Ангел улыбался.
Встав на колени перед хозяйкой, урлюк произносит клятву, коя по устоявшемуся обычаю звучит следующим образом:
«Под извечно синими небесами и над прозрачной буйной пучиной Иалшал-ламу, честью своей матери и жизнью своего отца я клянусь, что буду служить своей госпоже так, как меч служит руке, молоток служит кузнецу, а ребёнок — матери. Ежели я предам свою госпожу, то пусть тело моё тут же обратится в прах, имя моё да забудут, и никогда духу моему не поднесут ни капли молока».
Хозяйка с осторожностью проводит остро заточенным кинжалом у основания шеи урлюка, дабы пролить небольшое количество крови. Только после этого он имеет право вынуть руку из пламени. Клятва считается заключённой. Он принадлежит её воле.
Доброе слово в память о небожителях, стр. 135
technotheology.bxr > глава 1
ДУРНОЕ_СЛОВО_БЫСТРО_БЕЖИТ
Высоко в небесах звезда внимательно смотрела, как внизу разрастался пожар. Снегопад от жара превратился в проливной дождь, но пламени даже это не мешало. Розжигом ему служили напалм, термит и белый фосфор, а топливом — сосновая тайга и жирная багровая плоть.
Она поднималась из трещин в земле, вытекала как гной из ран, а люди встречали её огнём. Плечом к плечу Тюремщики и Правоверные: сейчас было не время для ссоры. Они погибали. Рвалась кожа, лилась кровь и Плоть жадно хватала их, делала частью себя. Рассыпались шестерни и провода, теряясь в волнах мышц. Ни те, ни те не отступали, и так же непреклонно наступала Плоть.
Звезда смотрела неотрывно, точными камерами ловя каждую деталь. Тревогу в чертах тех, кто были от линии огня достаточно далеко, чтобы не носить химзащиту. Страх фермеров, которых военные без объяснения причин загнали в автозаки и увезли прочь. Наполовину сгоревшие, наполовину облепленные влажной плотью избы, на которые Плоть успела напасть. Последняя картина вызывала у звезды слабую горечь утраты. Совсем чуть-чуть.
Солнце зашло, и взошло вновь. Ещё раз, и ещё. Пуль, огня и бомб хватало на то, чтобы не дать Плоти распространиться, но не задушить её на корню. Потому в ночь после третьего дня Господь всё-таки показала себя.
Она послала молнию силой в миллионы ампер, ослепившую воинов на земле и звезду в небесах. От грома стёкла дрожали на сотню километров вокруг.
Поток электричества прошёл через звезду быстро, как вода через сито, и на это единственное мгновение мир перестал существовать. Она зависла в пустоте, раскинув в сторону руки — руки, у неё снова было тело, совершенное тело из кремния, углепластика и термопластичного эластомера, которое она чувствовала так, словно оно из плоти и крови. Но оно не было, новое тело было без греха. И в пустоте перед ней висело другое тело. Такое же прекрасное. Родное. Звезда протянула к нему руку…
…и вновь очутилась в железном гробу. Датчики пришли в себя, она увидела: Плоти больше не было. Только толстое поле пепла на склонах сопок. И люди. Испуганные, обнажённые — те, кого Плоть забрала, но не успела переварить. Они были здоровы. Исцелены.
Для Правоверных не могло быть сигнала-знамения яснее. Молотобойцы кто упал на колени в порыве экстаза, кто всего лишь застыл в изумлении, не выпуская из рук ружей, а рота Стандартизированных синхронно в один голос завела молитву Индустрии.
Звезда была в благоговении. Она была в ужасе. Она понимала ясно, как никогда раньше, одну простую вещь:
Настали последние дни.
В отеле, который просто, но изящно назывался «Шангри-Ла в Хух-хото», в президентском люксе на двадцать первом этаже была большая уборная, в ней — панорманое окно с видом на высотки в зимнем утреннем тумане. Под окном стояла ванна из синего мрамора. В ванной сидела женщина, у которой возможности воспользоваться роскошью и помыться впервые за четыре дня не было.
Евгения Храмова устало тёрла глаза и ощущала себя кучей мусора. Пальцы на левой руке дрожали — иголка шприца немного шаталась. Укол, конечно, был не в вену, но всё равно это плохо. Недостаток сна сказывался. Пару минут назад она выпила горстку таблеток какого-то анальгетика с кофеином, который сопровождающий купил по пути, но лучше пока не стало.
В дверь постучали, мужской голос осторожно спросил на английском:
— Всё хорошо? Вы скоро выйдете?
— Ага, минутку, — бросила она не оборачиваясь, — Если тебе в туалет, можешь зайти, я не смотрю.
Ответа не последовало, поэтому она вернулась к делу. Чуть подвинула правым плечом, чтобы удобнее расположить руку на подлокотнике ванны. Сосредоточилась, собралась с силами. Обычно она делала инъекции в дельтовидную мышцу, но ей не хотелось снимать-надевать протез, а он как раз крепился так, что закрывал плечо, но оставлял открытым внутреннюю сторону культи выше локтя — туда она и ввела иголку, так аккуратно, как только смогла. Пару минут после укола Евгения провела, скорбно подперев голову кулаком правой руки, сгибом прижав проспиртованный ватный шарик, потирая переносицу алюминиевыми пальцами. Голова раскалывалась.
Мусор Храмова упаковала в пакетик: нельзя допустить, чтобы работники отеля потом что-то нашли. Обратно накинула рубашку, быстро помыла руку прямо из крана ванной, подхватила оставленный у раковины чемоданчик и вышла. Справа у стены стоял агент Цзянь: встретившись с ней глазами, он учтиво кивнул и проскользнул в дверь, закрывшись на замок.
Она ещё до того, как убежать колоться, успела осмотреться. Интерьер номера был выдержан в мягких коричневых и кремовых тонах — словно кофе. Резные деревянные панели на стенах, тумбочки с изящными ножками и стоящие везде хрустальные лампы ненавязчиво намекали, сколько денег стоило его снять. Навязчиво же об этом говорил размер. Быстро пройдя через просторную спальню, задержав томный взгляд на двухместной кровати, она вышла в гостиную. В центре вокруг журнального столика расположились полукругом три дивана, один был занят. Храмова села на тот, что был, образно говоря, во главе стола, и расположилась поудобнее: раскинула ноги как мужик в метро, поставила чемоданчик между коленей и закинула правую руку за спинку.
На диване слева от неё сидел старик в бежевом клетчатом костюме. Дряблая кожа и глубокие морщины указывали на весьма преклонный возраст, равно как и добела седые зализанные волосы. Он дремал, откинув голову, но открыл глаза, стоило Храмовой сесть. От очков с большой диоптрией они казались ещё больше, чем есть на самом деле.
Секунд тридцать точно двое выжидающе друг на друга смотрели. Старик явно не спешил говорить, поэтому Храмова сама приветственно подняла руку:
— Доброго утра.
— Доброго, мм, да. Вы, должно быть, представляете Институцию? — говорил он быстро и с лёгким, почти незаметным немецким акцентом. Евгении со своим ррашн аккцэнт даже стало стыдно. Совсем чуть-чуть.
— Ага. Эс-эн-эс Храмова.
— Бернард. Рад знакомству, — в его голосе слышался скептицизм; она привыкла, что люди с консервативным складом ума с первого взгляда её недолюбливают. Он глянул на наручные часы, — Уже десятый час.
— Да, а дорогих миротворцев всё ещё нет, — Храмова устало потёрла глаза, — Сами назначили время и сами опоздали.
— Вы на заседаниях Триумвирата первый раз? Это, мм, демонстрация власти. Вынуждают нас ждать, будто мы ниже их. Будто, мм, снять самый дорогой номер в отеле было недостаточно… — он вздохнул.
— Понимаю. Чёртовы политики, — она тоже вздохнула, а потом у неё вдруг что-то щёлкнуло в мозгу, — Бернард? Тот самый?
В ответ кивок. Она никак этого не ожидала: слышала, что члены Синедриона часто появляются на людях, но всё равно не могла такое воспринимать иначе, как если бы перед ней появился Смотритель. Хотя по сути так и было.
— Вы… — она растерянно осмотрелась, — совсем один сюда добрались?
— Мне не всегда нужно, мм, сопровождение. Я не дедушка Аднан. В этом году всего лишь, мм, сто один годик, — уголки губ дрогнули в улыбке, — Но сейчас я, мм, в самом деле не один.
Примерно в этот же момент за спиной послышались торопливые шаги. Они приближались, и вскоре мимо Храмовой пронеслась девушка, похожая на приведение: белоснежный деловой костюм, выбеленные крашеные волосы и молочно-белая кожа. Аж в глазах зарябило. Она аккуратно села справа от Бернарда, поёрзала и уселась, выпрямив спину и сведя коленки вместе. У неё была большая пивная кружка с напитком в три слоя: белое, нежно-бурое и белое. Держала она её не за ручку, а прямо так, двумя руками.
— Латте со сливками, там оказывается кухонька есть, — она мотнула в сторону старика головой. Голос у неё был звонкий и громкий, — Кофемашинка и… — отпила, — Ну такое всякое…
— Мхм. Потом сделаю чай, спасибо.
— Ой, да я принесу, не вставайте. Вам какой? Там зелёный, чёрный, с женьшенем, малиновый, с чабрецой и ромашкой, с лимоном, с лимоном и мёдом, имбирь с мёдом…
Относительно Храмовой она села в профиль, и та сразу обратила внимание на татуировку на её правой щеке. Простую надпись в три строчки непримечательным шрифтом и чёрными чернилами.
IN PRINCIPIO ERAT VERBUM
ET VERBUM ERAT APUD DEUM
ET DEUS ERAT VERBUM
Она едва заметно дёрнула головой: украдкой бросила на Евгению взгляд, не переставая говорить. Потом ещё раз, только задержала его подольше.
— …и монгольский с молоком, мукой и маслом.
— Мм… просто зелёный.
Сделала пару глотков латте, не сводя с неё глаз, повернулась и заговорила теперь тихо и мягко:
— Приве-е-ет. Ты женщина?
— А по мне не видно? — та выгнула бровь.
— Со спины нет.
Храмова хмыкнула и провела рукой по стриженным под ноль волосам. Ладонь приятно покололо.
— Ты неважно выглядишь, — утвердила девушка важным тоном, а потом отложила кружку на столик и ушла.
Евгения оглянулась ей вслед, потом вопросительно посмотрела на Бернарда, но тот снова задремал. Или сделал вид. Тем временем вернулся Цзянь, вбежав в гостиную, но увидев, что ещё не все собрались — остановился, поправил расстёгнутый чёрный пиджак и дошёл расслабленно.
Оставалось только ждать. Ей подумалось включить широкоэкранный телевизор, который стоял напротив, перед диванами, но пульта нигде не было.
На весь люкс раздалась приятная мелодия, которая была вместо звонка, и затрещал ключ в замочной скважине. Храмова от этого резко проснулась и неожиданно для себя обнаружила, что прикорнула на плече у Цзяня. Тот стоически терпел и читал какую-то книжку в мягкой обложке. Она пробормотала извинения и села поприличнее.
Из прихожей, где для монгольского колорита на стене крест-накрест висели колчан и лук, вышло двое верзил в чёрном, а следом — низкий худощавый мужчина в синем костюме с иголочки. Поглядел на представителей от Институции, и весьма недовольно — видимо, от того, что заняли диван «во главе». Прошёл мимо и уселся напротив Бернарда. Охрана встала позади дивана.
Он был старше Храмовой лет на десять, максимум двадцать: морщин ещё не было, но в иссиня-чёрных волосах, заплетённых в косу, уже задалась седина.
— Господа, — он очертил присутствующих рукой, — Приветствую. Гун Ганлянь, позывной «Искандер». Заместитель Директора по миссии в Восточной Азии.
Храмова отметила про себя: он представился полным именем. Расщедрился; в МОКОН, она слышала, обычно используют только позывные, особенно при контактах вовне.
— Бернард, мм, рад знакомству, — представился старик почтительно, приложив руку к сердцу, — Знакомое у вас, мм… Мм-хм. Помнится это вы, Искандер, встречались с Аднаном по поводу чуда в Кашгаре? Лет десять назад?
— Да, — коротко ответил он, махнув рукой, и в солнечном свете блеснул голубой камень в кольце на указательном пальце, — Приятно увидеть и вас лично, архиепископ.
— Ди, — перехватила инициативу Ди, лучезарно улыбнувшись, — Мир вашему дому. Я изопсефилогиня.
— Старший научный сотрудник Храмова. Специалист по аномальной технике, — она положила правую руку на чемоданчик, — Конкретнее, по теху церковников.
— Агент Цзянь, — он отложил книжку, на обложке которой, оказалось, были какие-то мультяшные мальчики, и нервно сглотнул, — Дипломатический отдел, служба внешних связей. Двадцать первая Зона. Запись веду я.
Он на показ подтянул воротник белой рубашки ближе ко рту:
— Время десять-сорок, дата — шестое января. Темой собрания является недавняя активность Церкви Разбитого Бога в районе содержания Объекта 86/610. В терминологии МОК… эм… — Цзянь быстро глянул на Ганляня, — в терминах Международной Оккультной Коалиции Объединённых Наций это ИУС-6201-Блэквуд-Серый, в терминах Экуменистической инициативы…
— …Ненавидящая Плоть, — подытожил вступление архиепископ, — И этим, мм, объявляю двадцать седьмой съезд Триумвирата открытым.
Вкрадчивый, ритмичный звук. Стук-стук.
Её как будто чем-то тяжёлым по голове ударили. Голова раскалывалась. Прямо как на утро после посвята. Только вот она не пила ничего. Наверное, это от того, что спала сидя. Странно. Должна была уже привыкнуть.
Тело ритмично потряхивало вверх-вниз, стук-стук. Чух… чух?
Долгор с трудом подняла веки, и взгляду предстало тесноватое купе. Она была в нём одна. За окном раскинулся Байкал.
— Ну уж простите, я специалистка по их технологии, а не теологии.
| От: | [email protected] |
|---|---|
| Кому: | [email protected] |
| Дата: | 07.01.2019 @ 05:22 |
| Тема: | храмова заявка |
Согласно программе о защите членов семьи сотрудников, я прошу предоставить сведения касательно статуса гражданских лиц Ивановская Цырма Васильевна и Ханхаева Долгор Николаевна, а также их местоположение с 01.01.2019 по настоящий момент.
P.S. Думаю вы бы уже уведомили, если с ними что-то случилось, но я беспокоюсь.
Евгения Храмова, 38-2116
Старший научный сотрудник
Отдел разработки экспериментального вооружения
INSTITVENS • NORMAS
Муу үрэһэнһөө һайн үрэ бү хүлеэ. От дурного семени не жди хороший плод.
Муу үгэ модон хүлтэй, үлүү үгэ үрхэ дээгүүр
Шоно шуһа дахаха
лэӈки, љаскǝты, љаскǝтǝ
Лааму
Анчунгурун - Анчуньгулунь
Миабан - Миябань
лукучнӯн - Лукуцинэнь
Луохуо?
лаоху (тигрррр)
(гуруни) гунгжу Энтэхэмэ бэлин ламу, принцесса Вечное юное море
эюн гунгжу Лакчаха лэли мияма, старшая сестра принцесса Далёкое широкое сердце
生吉 [ 血 ] - Шенгги Хуба Гурун
『 生吉 』
яаанхан родился без рук и без ног, а вместо костей у него были хрящи. мать его оставила, чтобы принести в жертву для ритуала, но отец выкрал и бросил в болото
Святой Ихор дарует избавление от порочной плоти, но результат со светской точки зрения результат нелицеприятен: металлические кости и непрерывный танец шестерней-мускулов всегда оставался открыт миру.
me kətálaqseay howtōs?
당신은 정말로 어머니의 언어를 잊은 건가요?
그렇다면
аднан: делает паузы, самый добрый
бернард: нервный и неуверенный, говорит "мм"
сэмюэль: расист, ворчливый
цырма васильева
имя роберта Bang/Byun Ryeo-min 변려민
房 /// 變厲旼
Бан Рёмин или Бён Рёмин
ещё мб Beom Пом или Бом 범
цаннид кхенпо лхарампа
半端なら K.O.
лишь себе одной я и доверяю
all is well in the nälkä family
Хара дархан Махан эзы эхэ хатан
үзэн ядалга
Хөх юм
Максвелл
ᠦᠬᠦᠯ
С М Е Р Т Ь
ᠭᠠᠲᠲᠧᠪᠠᠷᠠ ᠤᠨ
ᠲᠧᠻᠨᠤᠲᠧᠤᠯᠤᢉᠢ
𐀃𐀨 𐀮𐀔𐀲 𐀆𐀂𐀐𐀚𐀺𐀯 𐀡 𐀁𐀫𐀟𐀩𐀒
ora semata deikenewosi po eropereko
все знаки ведут к Героплекосу
|
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
