Его называли портным. Портным он, конечно же не был, а был ученым, причем ученым очень умным. Когда-то, было время, он стоял на переднем крае новых разработок. Был человеком силы, влияния и безупречного вкуса.
Прометей, как учат в школе, похитил у богов огонь. Но вместо того, чтобы согреваться им, они с его помощью ошпаривали, сжигали, уничтожали. Это правда. Все это было правдой.
Иномирные колонии, космические станции, транспортные линии Гамма-Кандари — никто на них уже и не вспомнит имени Прометея. Имя из более темной эпохи. Всего лишь еще один мелкий, хотя и опасный вор.
Когда-то давно и портной принадлежал Прометею. Но теперь не было огня, который он мог бы украсть. Он сидел в темной пустой комнате над крохотной лампой, рука его была внутри бронзовой, ярко сияющей механической рукавицы. Монитор тускло замерцал, отображая действия скрытой руки.
Прометей похитил у богов огонь, и его печень склевал орел.
Мэри задохнулась, чувствуя позывы к рвоте. Она не понимала, где она, что с ней, что происходит, почему…
— Привет! Эм… простите. Иногда такое бывает, да. Вы… кхм, Мэри Вудворд, верно?
Она увидела перед собой худого, нервного человека. По крайней мере, она думала, что он был худым и нервным. Сложно было сказать наверняка. Она попыталась пошевелить руками, но не почувствовала отклика.
Комната была серой. Бледный свет струился из… Боже, что случилось? Она чувствовала, будто проснулась от долгого сна. Она… она была в зале показа, и тот мужчина…
— Ты… э-э-э… вы можете обнаружить, что кое-что работает не так, как раньше. Но мы это исправим. В нашем распоряжении — все время мира, как вы, кхм, сможете заметить.
Остальные пропадали на протяжении многих месяцев. Крешимира, Боян. Ее окружили незнакомые лица, и они повалили ее на пол, и потом…
…потом…
— Жаль говорить вам это, но, ну, все это было давно. Очень давно. Кое-что, кхм, изменилось, как вы видите. Прошли сотни лет. И мы наконец может исправить некоторые ошибки прошлого, и, ну…
Портной лысел. Лысел он уже столетиями. Он не мог вспомнить времени, когда бы он не лысел. Он плавно, понемногу, двинул рукой.
Изображение двигалось. По крохотной доле за один раз. Все должно быть верно. Компьютеры делали часть работы, но кое-какие проблемы автоматизации нельзя было устранить. Чтобы сгладить ошибки, нужно было человеческое прикосновение.
Электроны. Электрические импульсы. Знание всех этих сложных деталей и их размещения. Он идеально подходил для такой работы. Он умел ломать голову. Он умел работать над мелкими деталями.
Он вспоминал все те пентхаусы. Вспоминал, как смотрел в окно и осознавал природу силы, видя слабые сумерки за окном, пока за его спиной плясали электрические огни. Молодые женщины становились старыми женщинами и становились молодыми женщинами.
Он вспоминал человека по имени Грин. Интересно, что сталось с ним? Что-то в улыбке Грина всегда смущало его. Он не помнил, что именно. Никто не помнил, что именно.
Здесь тоже стояли слабые сумерки. В окна вливался слабый солнечный свет, пока он кроил, сшивал и чинил вещь, лежащую перед ним.
Две точки. Она могла сделать это. Ведь когда-то она была в хорошей форме. Всего пять минут назад.
Один шаг. Второй шаг. Не обращать внимания на бормотание Августа, он только мешается. Третий шаг. Четвер…
Мэри рухнула лицом вперед на ковер. Она почувствовала, как руки Августа поднимают ее и бережно сажают в инвалидное кресло.
— Не берите в голову, Мэри, — сказал он, непринужденно улыбаясь. — Мы попробуем снова. Когда вы будете готовы.
— Не уверена, что буду готова хоть когда-то, — хотела сказать она. Но не сказала. Вместо этого из ее рта вырвались нечленораздельные звуки, эхом отражавшиеся от углов комнаты. Все, что она могла услышать. Они были совершенно неправильными, но, может, Август понял достаточно, чтобы…
— Простите, не могли бы вы повторить?
Она видела худого, нервного человека. Слышала тонкий, нервный голос. Но все это было искажено. Фрагментировано. Неполноценно. В ее воспоминаниях были дыры. Она не могла вспомнить.
Они сказали ей, что она была жидкой.
Но она не могла вспомнить. Это было… там было что-то. Ощущение, которого не должен испытать никто и никогда. Но она не умерла. Ее атомы и электроны продолжали сохранять связь на расстоянии тысяч километров, и эти умные люди из нового мира собрали ее воедино. Но она была сломана. Все было сломано. И оставалась только пустота и танцы в этой пустоте.
Они сказали ей — тысяча лет. Тысяча лет одиночества.
Портной закончил работу. Заперев за собой дверь — он всегда работал допоздна — он вышел и двинулся по улице.
Над ним пролетали воздушные трамваи и нео-транспортники. Трудно было разглядеть небо, но оно стало куда красивее. Куда чище. Существование стало настолько легким, что и художник, и архитектор могли направить свои помыслы на иное, на плавные линии, на восторженные какофонии хаотичных стилей.
Все это было ему недоступно. Он столь многое забыл. Все они забыли.
И сейчас он вспоминал — все они вспоминали — только худшие моменты. Внезапные вспышки того прошлого, что было неправильным. Воспоминания о смерти. Воспоминания о том, что ты слишком жив. Он видел их в парках, свои новые творение, творения таких же, как он. Видел, как они пытаются ходить, говорить, чувствовать.
Он вспоминал другие трамваи. Те, что ездили, когда он был еще молод. Первый раз, когда он был молод. Он был уже стар, когда Смерть покинула мир, и он помнил те старые трамваи, что гремели в старом Нью-Йорке тысячу лет назад. Тогда он собирал монеты, попавшие в водостоки. Был беден и гордился этим.
Что-то умирает, подумал он, даже если смерти нет.
Он шел домой тихо, опустив голову. Парочки, скрывающиеся в сумерках, не обращали внимания на старика с навеки плешивой головой. Он добрался до своей маленькой квартиры — она была спроектирована так, чтобы быть уютной, но счастливой — и открыл дверь.
Не было ни уюта, ни счастья. Он не заплакал горькими слезами сожаления; выпив немного молока, он улегся спать.
Она больше не чувствовала себя личностью.
Люди естественны. Они могут иметь изъяны, недостатки, что-то, что нужно исправить, но все это вытекает из естественных побуждений и переживаний. Все в мире.
Тысячу лет она была супом в банке, расплескавшимся по всему океану, и ее восстановили с помощью странных механизмов. Она была сконструированной вещью. Была ли у нее душа? Было ли что-то, что было у остальных?
Она проснулась, но все до сих пор было похоже на сон. Ее глаза видели то, чего не существует. Она смотрела в окно на рыжее осеннее небо и хотела знать, что она все еще здесь. Август не говорил. Ей казалось, что он красив, но она не могла разобрать точно.
Ей казалось, что она — просто нечто, висящее на проводе в ожидании невозможной смерти. Новые тела не имели изъянов. Словно люди древности, но не стареющие и до сих пор не умирающие. Бесконечность звездного света, сияющего на идеальный мир. Целые столетия, чтобы исправить все грехи и ошибки.
По всему космосу были люди, вечно танцующие на вечно же сияющих изгибах света. Колонии удовольствия, боли, смысла — всего, что люди могли придумать, чтобы избавиться от скуки. Спасало то, что у памяти был предел, спасали постоянные изменения личности. Бесконечность уже не кажется такой бесконечной, когда ты можешь сделать что-нибудь в первый раз снова, и снова, и снова, даже не осознавая этого.
И у нее не было ничего из этого. Только остатки воспоминаний об ушедшей эпохе.
Она сломана.
Сколькими способами можно вытащить себя из грязи?
Трущобы. Корпоративные операции. Старение и разрушение превращали людей в куски пыли и плоти, едва видящие сны сквозь боль. Застойное общество, те дни, когда у новой крови не было шанса взять руль на себя. Сущий ад. Он продлился так долго.
Но всегда есть надежда. И надежда может расцвести в нечто большее. Век за веком — и понемногу все становилось лучше. По капле, по чуть-чуть, но лучше. Сперва были экзоскелеты, которые постепенно улучшались и дополнялись, затем появились клонированные тела, затем — искусственно выращенные, затем…
Суть силы в том, что она не бывает вечной. Силе нелегко подняться снова, когда еще жива память о старых формах тирании. И, в конце концов, все стало лучше. Проблему перенаселения решили благодаря освоению дальнего космоса. Проблему голода решили с помощью новых тел, выращенных, изготовленных и измененных на потребу человеку. На Землю пришел Рай, и последний Нью-Коулун снесли начисто, а все люди стали свободны и равны перед законом.
И тогда настал черед Прометея.
Очевидно, преступники должны быть наказаны. Но как можно наказать Прометея? Они совершили столь многое. Для них было недостаточно новых идей о гуманных формах наказания. Нужно было заставить их осознать свои грехи. Как можно было заставить их почувствовать, на самом деле почувствовать, что же они сделали?
В темном углу, в неизвестном зале совещаний, был разработан план.
И теперь каждый день мужчины и женщины Прометея приходили на темные склады с ровными рядами мониторов, надевали механические рукавицы и, нахмурясь, вглядывались в экраны, помогая починить то, что сломали.
Электрические импульсы все еще распространялись между частями каждого мозга по отдельности. И их можно было отследить. Великие машины, автоматические дроны пересекали пространства океана, неба, земли. Они вскрывали звезды, ища тех, кто был отправлен на солнце. Они перерывали океаны в поиске крохотных атомов, издающих сигналы во тьме. Каждый пластиковый пакет был найден, и содержимое его освобождено.
Никто не спрашивал, хотят ли они проснуться. Никто не спрашивал, хотят ли они вернуться назад сломанными.
Мужчины и женщины Прометея возвращались в свои крохотные жалкие жилища. Некоторые из них сожалели и лили слезы раскаяния.
Другие не сожалели.
Мэри осмотрелась вокруг своими сломанными глазами. Парк был зеленым. Она стояла на двух ногах.
Август улыбнулся ей. Он был довольно мил. Наверняка ему были уже века, но ей, с другой стороны, тоже. Она подняла руки… руку… что-то, похожее на руку, и почувствовала, как ветер овевает ее кожу.
Она видела мир в оттенках красного, серого и оранжевого. Это было неправильно. Не так, как "должно" быть. Но новая Земля учитывала ее особенности, и здесь, и там. Все было иначе, и она была иной, и никто не был таким же, как она. Одно мгновение, единственное мгновение, она могла быть счастлива.
Дети в парке играли в странные игры, придуманные ими самими, смеялись, пели, просто гуляли, даже не осознавая своей уязвимости. Все они однажды отправятся далеко в небеса на новые пастбища, а Земля продолжит свою древнюю песнь. Август, наклонив голову, улыбался ей, его волосы были взъерошены.
Она задумалась над тем, чем будет вечно заниматься в раю.
Но после небо потемнело и зарыдало странными слезами раскаленного света. И тогда цвета, казалось, прогнулись, и она задумалась, как это, в конце концов, может быть раем.
Портной вернулся к своему занятию. Он не плакал. У него была работа. Он сидел в комнате, полной светящихся мониторов, за одним-единственным светящимся монитором.
Экран ожил. Привычный красно-зелено-черный спектр образовал логотипы, меню, инструкции. В правом верхнем углу страницы висела заметка.
СУБЪЕКТ WW113M232 ВЧЕРА ПЕРЕЖИЛА МАТЕРИАЛЬНО-ТКАНЕВУЮ НЕДОСТАТОЧНОСТЬ. ПЕРВООЧЕРЕДНАЯ ЗАДАЧА — ИСПРАВЛЕНИЕ МАТРИЦЫ.
НЕ ДОПУСТИТЕ НОВОЙ ОШИБКИ.
Лицо мужчины дернулось. На миг пустота исчезла, и сквозь нее пробилась эмоция — но трудно сказать, какая. Спустя секунду он продолжил работу.
Все умирает, подумал он. Даже в мире, где смерти больше нет, все умирает. Удовольствие, боль, комфорт, забота, цвета, разум, рай. Все это умирает в темноте. В одиночестве. С криком.
Невозможно стать по-настоящему свободным.