Третье июля 1857 года:
Прошло уже добрых полгода с тех пор, как мы вышли под парусом из Англии. Всякий раз, когда белые скалы Дувра скрываются за горизонтом, мною овладевает странная меланхолия. Они словно смотрят мне вослед, провожая меня взглядом в неведомые земли. Но, какая бы грусть меня ни точила, сделать предстоит ещё многое; просторы непокорённых земель не станут ждать, а бремя англичан - нести свет цивилизации в самые дальние уголки мироздания.
Сегодня я сошёл на берег в Орегоне, в недавно основанном городке на берегах Пьюджет-Саунд, который поселенцы прозвали Сиэтлом. Лето в разгаре, но даже сейчас от этого места веет прохладой и сумраком. По небесам ходят тучи, нагоняя дожди и туман, над водой веют прохладные ветра, а крохотный городок со всех сторон обступили громады вечнозелёных деревьев, что не редкость в этих краях. Здешний климат изрядно напоминает мне западную часть Англии, где я жил юнцом, и капли дождя, что ветер бросает мне в лицо, нагоняют, казалось бы, забытое чувство ностальгии. Но не город и не погода привели меня сюда; то, что гонит меня в путешествие, находится в этих неизведанных лесах.
В городе я нанял носильщиков и двух проводников - белого и цивилизованного индейца. Много часов я провёл в беседе с благородным краснокожим, и легенды, что я слышал из третьих уст в клубе на Броуд-Стрит, подтвердились. Как говорят индейцы, в лесах к востоку от залива, где не ступала нога человека, обитает неведомая науке раса приматов - в полтора раза выше взрослого мужчины, с головы до пят покрытые мехом, быстрые и ловкие, а острота их ума почти не уступает человеческой. Мой проводник назвал этих созданий "Саскватчи", но у знакомых ему племён были и другие имена для них - например Семекве, Мо-Мо, Квикви, Сукум и Большеног. Даже среди индейцев мало кто по-настоящему верил в их существование, но проводник уверял меня в том, что своими глазами видел этих созданий у подножия горы, что его народ называет Тахома1, и что не раз до него доходили слухи, что какое-то племя почитает их как богов.
Завтра мы направляемся к Тахоме, ибо сейчас целью моих странствий является Большеног. Я задался целью найти скрытного зверя и привезти его в Англию - мёртвым, если придётся и живым, если удастся. В Англии я запасся всем нужным снаряжением, а в лавках этого города сыскалось достаточно провианта. Сегодня вечером я буду составлять планы и молиться об успешном исходе моей охоты.
Седьмое июля 1857 года:
В лесах этих земель невозможно двигаться быстро. За проведённые в странствиях годы я много раз прорубался сквозь джунгли, двигался сквозь высокие травы Серенгети, бросал вызов беспощадному холоду Гималаев и жарился под палящим солнцем Египта. Но какая рука и какой клинок будут в силе справиться с вечнозелёными исполинами, которым нет конца и края вокруг? Проводники в один голос уверяют, что мы продвигаемся хорошими темпами, но на мой взгляд, с тех пор, как мы вышли из Сиэтла, мы едва одолели два десятка миль.
Сегодня, взойдя на поляну на вершине холма, я впервые увидил Тахому, и был просто поражён красотой её пологих склонов. Тахома определённо не достигает высоты знаменитого непальского Пика XV2, описанного в том году сэром Эндрю Во, но, в отличие от гималайских исполинов, она стоит наособицу - одинокая гора, возвышающаяся над заросшей лесом равниной, словно великий и гордый король, взирающий на свои владения, что простираются до самого горизонта.
Вскоре после полудня мы наткнулись на лисёнка, который в силу малолетства вряд ли мог охотиться сам. Бедняга попался в клетку, сделанную из дерева и шкур. Проводник-индеец указал на хитроумное строение ловушки и сообщил, что её поставили живущие в этих лесах индейцы. Наживкой на лисёнка послужил кусок мяса. Он сказал, что его народ ничего не выбрасывает попусту - из шкуры зверя сделают одежду, зубы пойдут на украшения, мясо послужит питанием для детей, а из сухожилий выйдут отменные верёвки. Пусть не сомневается во мне мой читатель, в молодости я неоднократно и с превеликим удовольствием охотился на лису в полях моей родины. Но утеха джентльмена - псовая охота, а ловить зверя в клетку, друзья мои, неспортивно. Я поглядел зверю в глаза, и он ответил мне таким взглядом, каким оголодавший юный попрошайка на улице может смотреть на человека приличного достатка - взглядом, полным зависти и ревности, но в то же время заискивающим, словно просящим о милости. Своим ножом я перерезал верёвки, которыми была затянута дверь, и лисёнок вырвался на свободу и устремился в лес, лишь краткую долю секунды поглядев на меня.
Восьмое июля 1857 года:
Этим утром наткнулись на человек шесть индейцев, вышедших охотничьим отрядом на речной берег. Поначалу, во время переправы, у меня был соблазн назвать её рекой Блэквуда, но, по словам проводника, его народ именует эту реку Нисквалли. Поначалу индейцы отнеслись к нам с подозрением. Я не знал, видели ли они раньше белого человека, и боялся дурного исхода. К счастью, наш краснокожий проводник обратился к ним на незнакомом мне языке, и они с радостью отозвались на нём же. Я узнал, что они были одного племени с нашим проводником, а возглавлявший их отряд индеец доводился ему двоюродным братом. Они тепло приняли нас и угостили пойманным в реке лососем, а позже мы устроили обмен едой и припасами. С восхищением услышал я от одного молодого краснокожего, что в юности он когда-то видел Большенога - носильщики считали наш поход напрасной тратой времени, но после этих слов взялись за дело с новой силой. Прежде чем расстаться, я успел выучить несколько слов на их языке. После того, как я привезу Большенога в Англию, я обязательно вернусь в эти края и сведу более плотное знакомство с этим народом.
Тринадцатое июля 1857 года:
Писать надо в спешке, ибо мои пленители пока не нашли этого дневника. Я нахожусь в темноте, в одиночестве, со связанными ногами, в палатке в неведомом месте и под многочисленной охраной.
Они набросились на нас две ночи назад, когда мы встали лагерем на поляне милях едва ли в десяти милях от того места, где мой индейский друг два года тому назад видел Большенога. Наверное, они таились в темноте долгие часы и застали главного носильщика врасплох, набросившись на него, когда он стоял в ночном дозоре. Не успел я протянуть руку к винтовке, как все мои спутники, кроме одного носильщика и индейца-проводника пали под стрелами и топорами дикарей. Я ответил им из винтовки, свалив двоих, и ещё четырёх отправил на тот свет мой пистолет, но они подобрались ко мне со спины и отправили в беспамятство ударом по голове.
Когда я очнулся, я оказался привязанным к деревянному шесту, на котором меня несли в чащу леса двое дикарей. Индейца и последнего уцелевшего носильщика несли сходным образом. Я окликнул индейца, и тот сказал, что узнал в наших пленителях племя, с которым его родное племя враждовало с древних времён. То было племя закоренелых язычников и людоедов, так он мне сказал, и поклонялись они странному богу, что жил на горе. Поговаривали, что они совершали набеги на поселения других племён, чтобы угонять пленников в жертву своему богу. Индеец не сомневался, что нам предстоит та же незавидная участь.
Здесь очень холодно, хотя пробивающиеся сквозь кроны деревьев лучи полуденного солнца очень яркие. Не знаю, сохранили ли дикари моё оружие. Молюсь о том, чтобы оно уцелело, ибо без оружия суждено мне будет лечь в эту чуждую землю.
Шестнадцатое июля 1857 года:
Слова бессильны передать тот ужас, свидетелем которому мне пришлось стать сегодня. Дикари принесли нас в своё стойбище у подножия горы. Даже сейчас, в середине лета, под камни и у корней деревьев скапливается снег. В полдень нашу троицу отвели на заснеженную поляну на опушке громадного леса, уходящего в гору. Сотни дикарей собрались полукругом по краю поляны, а нашего носильщика отнесли в центр поляны и распутали его узы. Один из дикарей принялся бить в крупный барабан и петь на причудливом языке, какого я доселе не слышал. Вступили остальные, и вскоре лес оглашали громогласные вопли тысячи дикарей. Вдруг деревья на опушке зашуршали, подались в стороны, и из-за них появилось нечто. Толпа затихла.
Большеног! Собственной персоной! Слухи не говорили о нём всей правды. Росту в твари было футов пятнадцать, и ни на волосок меньше, а весом оно было не менее половины английской тонны3. Его лицо было почти не разглядеть за покрывавшим его свалявшимся мехом - хищное, первобытное лицо, покрытое запёкшейся кровью и слюной. На шкуре зверя было множество шрамов, а (молю читателя простить мне эту нескромность) его мужское достоинство болталось у всех на виду.
Существо заметило носильщика и метнулось к нему с такой скоростью, какой я не ожидал от великана таких размеров. Носильщик попытался бежать, но дикари сомкнули ряды и не дали ему пощады. За считанные секунды зверь насел на него. Я едва мог заставить себя смотреть на то, как Большеног разрывает беднягу на части, вгрызается в его мясо жёлтыми заострёнными зубами, как кровь жертвы этого жестокого пира течёт по его оскаленной пасти.
Затем дикари водворили нас в палатку. Боюсь, меня ждёт такая же участь.
Девятнадцатое июля 1857 года:
Надеюсь, что если спустя годы этот дневник найдёт своего читателя, меня сочтут человеком чести. Многие годы исследовал я неизведанные уголки мира и чувствовал себя обязанным говорить одну только правду о своих открытиях, чтобы сограждане мои узнали получше тот мир, что лежит за границами нашей славной империи и готовились к тому дню, когда свет добродетели и мира воссияет над миром. Я говорю об этом потому, что дальнейшие события могут показаться тебе, мой добрый читатель, сущим вымыслом. Я и сам затруднялся в них поверить, даже наблюдая за ними собственными глазами, но честью джентльмена и англичанина клянусь вам в том, что всё, описанное здесь - правда.
Семнадцатого числа, после полудня, дикари принесли моего проводника-индейца в жертву так же, как они погубили носильщика. Вчера, восемнадцатого числа, они затеяли сделать то же самое со мной. Всё утро я провёл в искренней молитве и самосозерцании, и впервые в жизни мне довелось осознать печаль приговорённого к смерти, ожидающего своей казни на плахе. Мне казалось, что жизнь я прожил славную, и я готовился поступить так, как поступил бы любой добрый англичанин - предстать перед Господом с чистой совестью, не теряя присутствия духа.
Индейцы отвели меня на поляну и развязали путы. Я неспешно вышел в центр поляны и закрыл глаза. Если и суждено мне умереть, то я намеревался умереть достойно. Начал бить барабан, поднялся вой, и я услышал шорох деревьев - Большеног возвращался за новой порцией еды. Но не приход Большенога заставил дикарей умолкнуть; вместо этого я услышал отдалённый, но удивительно близкий, вой лисы.
На этот вой откликнулся другой лис; в толпе загомонили. Затем раздался третий, и вскоре лес взорвался какофонией звериных криков. Голос подавали не только лисы - я слышал волчий вой, кличи ястребов и соколов, рёв горных котов, даже голубиное курлыканье. Я открыл глаза и увидел, как из леса выбежали сотни животных и набросились на дикарей. Я видел лис и волков, лосей и оленей, чаек и орлов, медведей и енотов, бежавших бок о бок, словно атакующая кавалерия. Они валили дикарей наземь и впивались им в глотки. Все эти создания пробегали мимо меня, едва удостаивая меня взглядом. Мне казалось, что у некоторых из них раскрашены брови, наподобие боевой раскраски самих индейцев.
Я решил не упускать этой возможности и побежал. Никто, ни человек, ни зверь, не пытался остановить меня. Я бежал на запад, прочь от Тахомы и Большенога, к морю и, если мне улыбнётся удача, к признакам цивилизации. К ночи я оставил за собой добрых десять миль, но я был один, голоден, избит и измождён, и более не мог бежать в темноте, не в силах переставлять ноги, я свернулся у корней дерева и заснул.
Когда я проснулся, меня окружали дикие звери. Передо мной стояли полукругом шесть оленей с раскрашенными мордами. Их рога и шкуры были покрыты кровью дикарей. В центре между ними стояли два енота. Поначалу я запаниковал, а рука моя помимо воли дёрнулась к винтовке, в страхе, что они пришли меня добить. Когда я дёрнулся, звери отшагнули назад и я увидел, что на спине одного из оленей лежал увесистый свёрток - мои вещи, взятые из того лагеря, откуда нас похитили. Олень встал на колени и встряхнулся. Свёрток упал наземь, и я с великой радостью принялся его рассматривать. Большая часть взятых с собой пожитков пропала, но ружьё и пистолет уцелели. Также уцелела палатка, немного спирта для протирки ран и порезов, и достаточно сухих пайков, чтобы пройти две недели.
Не успел я задуматься о природе этого чуда, как остальные звери упали на колени и расступились. Ко мне прошествовал лис - матёрый, видавший виды, и явно переживший больше зим, чем удаётся большинству его сородичей. Лис держался с достоинством, что для таких существ редко, и с тем же достоинством он подошёл ко мне и встал напротив. Казалось, он внимательно меня рассматривает и изучает. Наконец, лис тихо гавкнул и один из енотов подошёл ко мне. На сей раз я разглядел то, что раньше прошло мимо моего внимания - к спине енота тонкой бечёвкой был примотан бумажный свиток. Лис ткнулся в свиток носом. Я достал его и развернул бумагу. Написанное там послание на английском языке я привожу ниже:
Мы, Его Королевское Высочество АЛАРИК ПЯТЫЙ, Божий помазанник, Король Лесов, Повелитель Равнин, Герцог Великой Ели и Подлеска, Граф Болота, Маркиз Безымянной Горы, Страж Всех Потоков и Рек и Лорд-протектор Городов Человеческих, Защитник Веры,
В знак признания в Вас доброго христианина и цивилизованного человека,
В знак благоволения за спасение особы королевской крови из злокозненного плена язычников и дикарей,
В благодарность за то, что ваш род вернулся в эти земли,
В надежде на то, что Вы доставите на родину сообщение о том, что христианский мир имеет в здешних краях верного союзника,
В подтверждение того, что с Вашим спасением от бесовских языческих идолов мы принимаем на себя ответственность за Ваше благополучие и безопасное передвижение по нашим землям,
Сим, сего дня, девятнадцатого числа седьмого месяца Лета Господня Одна Тысяча Восемьсот Пятьдесят Седьмого,
Возлагаем на Вас титул РЫЦАРЯ-КОМАНДОРА ОРДЕНА ЧЕРТОПОЛОХА со всеми привилегиями и обязанностями данного титула,
Приказываем Вам отныне поступать как должно верному служителю Христа и Церкви его Католической и Апостольской до конца ваших дней,
и Обязываем Вас вернуться в земли христианского мира с новостями о нашем королевстве и вернуться с посольством во имя договора о дружественном союзе наших наций.
К СЕЙ ГРАМОТЕ ПРИЛАГАЕМ СВОЮ СВЯЩЕННУЮ КОРОЛЕВСКУЮ ПЕЧАТЬ.
Свиток был "подписан", если, конечно, чернильный отпечаток лисьей лапы можно назвать подписью. Я поглядел на лиса, и в его ответном взгляде прочёл почти человеческую мудрость. Правой передней лапой он дотронулся до лба, а потом опустил её до уровня груди и плеч, сотворив таким образом крестное знамение. Я повторил его жест, и лис кивнул мне. Достигнув, по его мнению, понимания, лис, который звал себя Алариком Пятым, развернулся и ушёл в лес. Пёстрая его свита последовала за ним.
Седьмое сентября 1857 года:
Прошло больше месяца с тех пор, как я вырвался из леса и остановился в Сиэтле, чтобы поправить здоровье. Пять дней я блуждал по лесу, и мог бы блуждать до сих пор, не попадись мне то же самое дружелюбное племя индейцев, которое встретилось нам на берегах Нисквалли двумя неделями ранее. С помощью тех слов, которые я знал на их языке, я попытался рассказать им о столкновении с дикарями, о Большеноге и странной группе зверей, что спасли меня. Не знаю, поняли ли они меня, или же просто сочли безумцем, но небольшой отряд индейцев сопроводил меня на север до города, где я и осел, чтобы отдохнуть и вылечить раны.
Для второго похода за Большеногом время уже неподходящее; говорят, что зимы в этих краях долгие и суровые, и следующую вылазку к подножию горы стоит делать не раньше апреля. В любом случае, денег у меня осталось совсем немного, и этого не хватит, чтобы кого-либо нанять. Я отправил в Сан-Франциско письмо, которое телеграфируют в Королевское Общество в Лондоне. В нём я описал найденное и подал запрос на финансирование полноценной экспедиции в неизведанные земли либо с целью поимки Большенога, либо ради создания посольства в странной нации короля-лиса Аларика. Надеюсь, что никакого бедствия не случится, и к Рождеству я получу ответ.
Я не питаю особой надежды на то, что они примут моё предложение - в конце концов, свидетелем этих фантастических событий был лишь я один, а единственное доказательство - грамота о посвящении в рыцари, выданная лисом - не прибудет в Лондон ещё несколько лет. Возможно, с прибытием следующего корабля в Мае, я насовсем покину эти земли и отправлюсь в другие неведомые дали. Ещё до отъезда из Лондона я слышал, что Белый раджа в Борнео обзавёлся странным механизмом, который упал с неба. Какие ещё чудеса могут таиться в джунглях Явы, ожидая, что кто-то вроде меня вытащит их на свет?