Я в жизни ясно не видала, нет.
Но пять раз слепа,
И пять раз не та.
Она всматривалась в мутные глубины чая и пыталась вспомнить песню. Песня буквально вертелась на языке, несомненно, но правильные слова упорно не желали подбираться. С каждым ленивым оборотом чайной ложки слова крутились, словно листья заварки. В молодости она пела эту песню каждый вечер. И как это она из памяти вылетела?
И счастья я не испытала, нет.
Но пять раз был крах,
Пять раз в дураках.
- Вроде и похоже на то, что было, но не то. Вечно не то. Правда, Бобик?
Старый волкодав, неподвижно лежавший на прохудившейся тахте, чуть повернул голову, но не ответил. По большей части он был неразговорчив. Его… его разве Бобиком звали? Ей казалось, что имя было какое-то на "б". Брюс? Барбос? Вспомнить не удавалось. Она бы и голову свою забыла, если бы та не болталась расхлябанно на тощих плечах.
- С возрастом такое приходит, Барон, - сказала она псу. Тот уставился единственным зрячим глазом в её направлении. Взгляд у собаки был злобный. Хм-м… наверное есть хочет.
Любви я в жизни не узнала, нет.
Но пять раз вредна,
И пять раз поздна.
Она пошла на кухню, чтобы приготовить собаке еды. В холодильнике было как всегда пусто, так что она пошла глянуть, нет ли каких консервов в шкафу. Обыскивая полки (по большей части пустые), она обратила внимание на деревянную колоду для разделки мяса. Оттуда торчал нож, мясницкий тесак, воткнутый прямо в середину изрубленной деревяшки, хотя она ни за что на свете не вспомнила бы, как он там оказался. Явно не потому, что она рубила мясо - ей такое не по карману уже давно. И как он там так воткнут? У неё силы в руках не хватит так тесак воткнуть, если он, конечно, не дьявольски остёр. Зачем ей вообще тесак? Откуда он взялся-то?
- Это твой, Булька? Ты, что ли, мясо разделывал?
Пёс, конечно, не ответил. Неблагодарная скотина. Для собаки ничего так и не нашлось.
- Извини, пёсик. Нечего мне дать тебе покушать. Погоди немного, что-нибудь образуется, наверное.
Живой и той я не бывала, нет.
Но пять раз мертва,
И пять раз - в бега.
За окном шёл дождь. В последнее время ей казалось, что дождь никогда не прекращается. Она уселась обратно в кресло у окна, хлебнула… кофе? Разве не чай был минуту назад? Совершенно ж точно… а, какая разница. Чай, кофе, какао, цикута - в конечном итоге всё одно и то же.
- Бурбон, а когда я была молодая, дождь тоже так часто шёл?
Пёс не отвечал, сверлил её непреклонным, безжалостным взглядом. Она вспомнила, что раньше ей нравились собаки, покуда эта облезлая зверюга каким-то образом не пробралась в её дом и не залезла на тахту. Или… или это ей кошки нравились? Или птицы? Как-то раз кто-то принёс птицу в тот старый клуб, когда она выступала. Ей вспомнились птичьи перья, то, как птичка сидела в клетке под сценой. Лучи красных, зелёных, синих прожекторов и подсветки играли на перьях, заставляя их переливаться тысячами разных оттенков. Когда она брала высокие ноты, птица подавала голос и хлопала крыльями, будто летела на звуках песни. Вот же глупая ностальгия. Как так - птицу запомнила, а песню забыла?
Ни разу глас не обретала, нет.
Но пять раз нема,
И пять раз груба.
Стук в дверь, раз, потом другой и третий. Вежливо и вместе с тем нерешительно. Она вздохнула и потянулась к сумочке в поисках непонятно чего. Мятных леденцов, что ли? Сигарет? Она вообще курила? В квартире сигарет не было, так что она решила, что, наверное, не курит. Ещё стук, в этот раз - не столь вежливый. Она поднялась из видавшего виды кресла-качалки у окна и пошла к двери крохотной квартирки. Будь она помоложе, поглядела бы для начала в глазок, но эти дни давно уже прошли. Всё равно брать у неё дома нечего. Она открыла дверь. На пороге стоял невысокий человечек в очках и белом халате, держа перед собой коричневый планшет для бумаг, словно щит. Лысина его блестела в тусклом свете люминесцентных ламп. Он раскрыл было рот, но тут же закрыл его, так ничего и не сказав. Мужчина перевёл взгляд с её лица на унылый серый коридор, в котором он стоял, затем попытался заглянуть ей поверх плеча, чтобы рассмотреть, что находится в квартире. Он снова открыл рот и снова закрыл, не издав ни звука. На его коже выступил пот.
- Чем могу помочь, дорогуша?
- Гм… здрасьте?
Взгляд его забегал, капли пота стали крупнее, халат под мышками потемнел.
- С вами всё в порядке?
- Я… в порядке? Да, я в порядке. Просто… Не знал, чего и ждать, когда… вот. Уж точно не этого.
- Простите, я не совсем улавливаю. Чего вы хотели?
- Гм… узнать… кое-что.
- Милейший, давайте поконкретнее.
Мужчина прокашлялся и с отчаянием заозирался. Наконец он остановил взгляд на одной из дверей дальше по коридору.
- Что там находится?
- Вон там? Просто квартира. Люди живут, наверное. Вы уж извините, я такая домоседка.
- Люди? Нам и в голову не приходило… мне никто не говорил про людей или про квартиры. Хотя с чего бы им говорить? Не пойму, почему они не помнят? Я же всё точно помню, могу вот…
Не договорив, он извлёк из кармана шариковую ручку и принялся что-то строчить в планшете, сначала быстро и уверенно, затем всё медленнее. Глаза его постепенно перестали фокусироваться, зрачки расширились, взгляд не удерживался на одном месте. Ей почему-то пришли на ум верблюды. Когда-то один из её богатых ухажёров повёз её в путешествие в Сахару. На чистопородных арабских скакунах они поднялись на гребень дюны, смотрели на бескрайние и бесплодные просторы пустыни, чей покой лишь изредка нарушали стада верблюдов. Или… или это на Аляске было, а верблюды были не верблюды, а лоси? Она не могла вспомнить. Что бы то ни было, именно об этом ей напомнили глаза мужчины, которые теперь уставились на неё. Выражение лица у него было ошарашенное. Ручка остановилась вовсе. Она потянулась было к плечу мужчины, чтобы привести его в чувство, но почувствовала, что рядом кто-то есть. Она взглянула вниз; волкодав по кличке Бирюк сверлил взглядом своего единственного глаза грудь бедолаги.
- В чём дело, пёсик?
Волкодав медленно надвигался на мужчину в очках, не сводя с него глаз. Похоже, что одного вида собаки хватило, чтобы тот очнулся - мужчина начал медленно отступать спиной вперёд, изготовив ручку для удара, словно нож. Пёс не рычал, не лаял (она и не могла вспомнить, чтобы он хоть когда-либо издавал какой-то звук), но ей было понятно, что у собаки на уме. Именно в такие моменты она вспоминала, почему разрешила псу спать на тахте, почему кормила. Этот пёс как-то узнаёт опасность. Нюхом чует. Она убрала протянутую руку, оставила мужчину в очках стоять в коридоре с поднятой ручкой и отчаянно потеть, и закрыла дверь. Волкодав беззвучно прошёл обратно в дом. Она прошла к дальней стене крохотной комнаты и уселась в кресло у окна. Зажгла сигарету из пачки, которая лежала там всё это время, и смотрела, как утекает в открытое окно дым, исчезая в водянистой пелене дождя.
Покоя так и не сыскала, нет.
Но пять раз скандал,
И пять раз… кинжал?
Было что-то в позе, которую принял тот мужчина в очках, пока она закрывала дверь. Что-то знакомое. Это… кинжал, значит? Да, кинжал она помнила. На кухне, воткнутый в пластмассовую кухонную доску. Металл в пластмассе, точно.
- По-моему, пёсик, этот мужчина не с добром к нам явился, - сказала она, вытаскивая кинжал с длинной рукоятью из кухонной доски.
Странно - казалось, что отверстие, в котором торчал кинжал, должен был проделать клинок гораздо шире, но об этом не стоило волноваться. Клинок есть клинок. Если и есть на свете вселенские истины, то это - одна из них.
Души своей не обретала, нет.
Но пять раз взята,
И пять раз петля.
- Все эти … люди, приходят сюда, не дают покоя. Как-то это нездорово, пёсик. Как думаешь?
На секунду ей совершенно чётко показалось, что волкодав кивает. Но так быть не могло. Его глаз всё время был так неподвижен. Как… как маленькое солнце в бездне, проливающее губительный свет на несчастные заблудшие души.
- Они всё время являются, но это ведь не из-за того, кем я была, да? Это из-за того, кем я стала. А стала… ох, я не понимаю совсем. Но всё равно приходят, спрашивают, теребят, ворошат, ковёр своим потом заливают, и видят только морщины, пёсик, только морщины и всё.
Старый Беспризорник даже не моргнул. Всё это он знал и так.
- Разве помнит кто-нибудь из них, какой я была? Разве им есть дело, что я была как гром среди ясного неба, была вечной, светилась, сияла? Я ведь жила, пёсик. Молодая была, сильная, красивая. Я… пела. Но им же всё равно, как звучит та старая песня. И им всё равно, что я больше не могу вспомнить.
В себе секреты не сдержала, нет.
Но пять раз болтушка,
И пять раз удушье.
Она шагнула за дверь. Клинок в руках был почти невесомым. Низкорослый мужчина в очках даже не пошевелился, когда она вонзила кинжал глубоко ему в лоб. Даже не крикнул. Никто не кричал, в общем-то. Все они попросту забывали об этом.
Одна я тоже не осталась, нет.
Но пять раз в долгу,
И пять раз в суму.
Что же находилось за дверями, которых в этом коридоре было множество? Она помнила, что он об этом спрашивал. Все они спрашивали, когда являлись на порог. Она не помнила, сколько именно, но была уверена, что достаточно. Хотя для чего достаточно? Достаточно, чтобы забыть. Ещё одна истина, не так ли? Чтобы забыть, надо накопить достаточно. Она с усилием потащила тело, выбрав себе целью квартиру слева от пожарной лестницы.
- Хоть бы помог, что ли, - сказала она псу, который вышел за ней из квартиры и сейчас безмолвно смотрел на остывающее тело. Вот ведь ленивая скотина. Наконец, она дотащила труп до порога и открыла дверь.
- Хм-м. Трудновато будет втиснуть, как считаешь? Вечно напоминаю себе, что надо тут прибраться, но руки постоянно не доходят. Всё время столько нечего делать, сам понимаешь.
Белые халаты, блокноты, ручки, очки. Она удивилась, что они никогда не ищут пропавших, но удивление скоро прошло. Надо было делать дело. Втискивать и вправду оказалось трудновато, но она справилась. Она состарилась, ослабела и не могла вспомнить песню, но некоторым вещам невозможно разучиться. А плоть… плоть так просто не забывала. Она проваливалась, перетекала, располагалась и разлагалась, покуда не доходила горой до потолка. Комната за комнатой. Столько плоти надо, чтобы одна пожилая женщина могла забыть. Что за мир такой. Она ощутила, как песня снова угасает, задушенная безмолвным плачем тысячи покойников, тысячи жертв забвению. И она обрадовалась, сама не понимая, чему. Она считала, что хочет вспомнить, но это была ложь. Да, никогда не забываешь, как соврать себе самой, вот ещё одна истина. Истина, которая гниёт, подобно мясу. Она закрыла за собой дверь и зашаркала в свою квартиру, старый волкодав следовал за ней. Кровь мужчины в очках уже куда-то делась. Чего уж там, она забыла, что он вообще приходил. Она напевала вполголоса, напевала песню, которая всё время пряталась вместе со всеми вселенскими истинами, которые не скрыть надолго ни под какой толщей плоти.
Мне даже память отказала, да.
Но пять раз не то.
Да. Пять раз - ушло.