— Что такое, милый?
Отодвигаю шторы в стороны, глядя на течение Рейна.
— Не стой там долго, замерзнешь.
Пожав плечами, сдвигаю шторы и возвращаюсь к жене в постель. Она минутку притворно дует губы, затем поворачивается ко мне и принимается игриво водить по моей груди пальцем.
— Мартин, ты такой странный, но… когда я говорила, что я тебя люблю?
— Каждый день. И я люблю тебя, Гретхен.
Моя жена улыбается, придвигаясь поближе. Луна смотрит на нас через щёлочку.
— Мартин, нам с вами нужно серьёзно поговорить. — сказал мне Рудольф Книпке, пока мы сидели на лавочке общественного парка на почти безлюдной окраине города.
Я с тревогой смотрю на детей, пускающих в пруду кораблики. Моральный Комитет - это организация, которая может приказать заняться детоубийством во славу древних богов. Судя по архивам ObskuraCorps, это случилось как минимум единожды.
Старый нацист достаёт портсигар, словно ожидая моего ответа. Сигарета, зажигалка, дымок рядом.
— Скажите что мы не будем заниматься глупостями, Книпке.
Он выдерживает солидную паузу, играя кольцами дыма на полуденном свету.
— Если всё пройдёт правильно, то не будем, но это уже не ваша забота. Я хотел поговорить о других вещах. О том, для чего создан Моральный Комитет. О том, как помочь людям, которые оказались не на своём месте.
Мне на колени падает небольшой, но пухлый конверт.
— Здесь имена, даты, события, обстоятельства, протоколы допроса. Вам, как бывшему научнику, это может быть интересно, но скажу сразу - подавляющее число повреждены разумом и не могут предоставить никакой полезной информации.
Открываю конверт и тут же впиваюсь взглядом на верхнее имя в стопке.
— Это… Вы… Серьёзно?
— Более чем, - затягивается Книпке, - наш мир истончается и в него лезут чужеродные элементы, замещая наши. К нашему огорчению, оригинал объекта невозможно допросить по очевидной причине.
— Да, я помню, автоавария. Завещание похорон над германской водой. Я был подростком, когда это случилось.
— Верно, Мартин, хорошо, что вы помните историю. Предполагается отставание от нашего временного потока примерно на двадцать лет, но это не главное. Речь о том, что сейчас этот человек находится на содержании. Всех прочих обычно отправляют к скотожогам, но учитывая… В общем, я сделал все, что мог ради того, чтобы мы занялись этим делом. В пакете все инструкции. Прошу вас, Мартин, будьте милосердны.
С первого взгляда вместо милосердия я чуть не хватаюсь за голову. Учебник истории рассказывал мне о Магдалене Геббельс как о сильной женщине, матери девяти детей, одной из столпов немецкой нации, стоявшей плечом к плечу со всеми нами даже в самые тяжёлые моменты Войны Превосходства. Она была даже не золотом нашего народа — его иридием и астатом.
Вместо неё по коридору ко мне на инвалидной коляске медленно катят живой труп. На её голове почти нет волос, руки похожи на куриные лапы, плоская грудь редко и слабо вздымается в такт дыханию, лицо схоже с черепом. И оно мне улыбается.
Внутренне собравшись, я приказываю оставить нас в отдельном кабинете, осторожно закатываю коляску за стол и раскладываю на нём бумаги.
— Здравствуйте, Магдалена. Меня зовут Мартин Рад.
Полумертвая женщина хмыкает.
— Йоханна. Или Ханна. Или Мария.
— Как вы скажете, Йоханна. Наверняка у вас много вопросов, и я постараюсь ответить хотя бы на некоторые. Первое: нет, мы не знаем, что и почему случилось, по какой причине вместо своего привычного мира вы оказались в нашем, и нет, мы не можем вернуть вас обратно.
Листаю медицинское заключение.
— Приятно познакомиться, Мартин. Скажите, а эти… нацисты, которые встретили меня вскоре после попадания сюда — у вас же не все такие, правда?
В моём мозгу что-то протестующе скрежещет, но я беру себя в руки и со скучающим лицом отвечаю заранее заученную легенду:
— Всего лишь активисты одной из патриотических партий испытали прилив нервозности незадолго перед весенними выборами, мы поговорим об этом чуть позже. Насколько я знаю, вы уже прошли медицинский осмотр, который выявил у вас рак легких. Болезнь прогрессирует, и от неё не существует лекарства. С учётом крайне преклонного возраста оперативное вмешательство почти наверняка вас убьёт, так что мы можем вести речь о нескольких месяцах жизни. Я здесь для того, чтобы помочь вам провести последние дни достойно. Судя по отсутствию реакции, для вас это не новость, так ведь?
Женщина кашляет и смеётся одновременно. Я тоже смеюсь. Пережиток выборов давно упразднен.
— Вы правы, Мартин. Диагноз был поставлен уже давно, ещё во время моего путешествия по Фиуме, и врачи говорили мне то же самое. Я всегда любила хороший табак и понюшку кокаина, так что это был только вопрос времени. Даже удивительно, как я всё еще дышу, правда?.. Эхехекхекхекхе, ладно, Мартин, спасибо, я поняла, что это моё самое странное путешествие — последнее. Я бы хотела узнать больше о вас и вашем мире, если это возможно.
Некоторое время молчу, переваривая информацию о том что вариант идеала немецкой женщины употреблял наркотики.
— Как вы скажете… Ханна. К сожалению, ваше состояние делает полноценное путешествие невозможным, но это решаемый вопрос. Нужны только пара дней, подготовку мы начали заранее. Теперь к вопросу о том, зачем мы это делаем - в нашей Германии ваш оригинал, если вы позволите мне это слово, давно мертва, однако при жизни она очень многое сделала для нас. Проводить вас - значит воздать ей память. Это мой долг как сотрудника Морального Комитета.
Кладу перед ней медицинскую памятку о приеме лекарств.
— Прошу вас соблюдать предписанные рекомендации. После нашей встречи сюда придут люди и увезут вас в медицинский блок. Оттуда мы и начнём наш путь послезавтра, договорились? Кстати, в кресле вот здесь есть кнопка вызова медработника, можете её нажать, если что-то нужно.
— Договорились, Мартин. И пожалуйста, попросите кого-нибудь обеспечить меня сигаретами и кокаином. Понимаю что это врачебное учреждение, но все же…
Это будет стоить мне отсутствия никотина до вечера, но все же вынимаю из кармана початую пачку "Империума", протягиваю ей.
— Некоторые вещи в нашей стране уголовно наказуемы, но табак к ним не относится. Кислород взрывоопасен, так что жуйте и растяните до послезавтра. На сегодня я вынужден с вами попрощаться.
Я встаю и киваю ей, преодолевая желание вскинуть ладонь. Так, всё, это не Магда Геббельс, это Йоханна…
И только дома я вспоминаю: её девичья фамилия Беренд.
Утром, когда я с телефункена читаю новости за завтраком, Грета озабоченно на меня смотрит.
— Знаешь, ты мне сегодня не нравишься, у тебя больной вид.
Она даже трогает мой лоб, беспокоясь.
— Не волнуйся, зайка, я просто разгорячен перспективами. Не забудь, что на три часа Лизу надо отвести к доктору Бауэру, девочке нужны зубные скобки. Могу задержаться, но я помню что обещал Клаусу помочь вечером с парусником.
Дожевав завтрак, торопливо целую жену и наших детей и отправляюсь на службу.
Мы с Магдаленой в просторном помещении лектория, возле нас столик с печеньем и чаем, проекторы чуть слышно гудят, отображая на экране тщательно подделанные хроники. Ни на мне, ни вокруг - нет ничего, что хоть как-то намекало бы об истинном положении, даже мой жетон ObskuraCorps лежит глубоко в наглухо закрытом кармане рядом с накладным клоунским носом.
— Этот зал использует нецверк, ах да, это такая всемирная сеть знаний… В общем, тут мы с вами можем поговорить о былом и вспомнить что-то важное. Некоторые вещи о вашей биографии я уже читал в предыдущих интервью, но хотел бы услышать её от вас, если возможно. Так как вы вспомните.
И Магда-Йоханна рассказывает мне. О юности, о балах в Вене, про короткий роман с принцем Кобург-Гота, о том, как несмотря на протесты матери, работала в МИДе Веймарской Республики, где благодаря своему упорству стала одной из первых женщин-послов. С кашляющим смехом рассказывает о первом браке с каким-то студентом, о политических баталиях, обуревавших немецкое правительство в тридцатых, когда коммунисты даже провели своего канцлера, впрочем, скоро получившего… импичмент - я не знаю что это. Где-то там она прожила несколько лет с парнем из "Союза Красной Гвардии", разъезжая с ним по Европе и агитируя, однако отношения закончились тогда же, когда Мария разуверилась в коммунизме и примкнула к соцблоку рейхстага, и неоднократно переизбиралась туда от левой коалиции для того чтобы противостоять имперским радикалам. За следующие полвека она объездила весь мир, побывав даже в Гренландии с гуманитарной миссией. Все это перемежалось вагонами сигарет, политических салонов и… как высказалась сама Йоханна, "некоторых молодёжных излишеств". Несмотря на это и на восемь официальных браков, у моей собеседницы никогда не было детей. Уже выйдя на пенсию, она возглавила экологическую организацию по спасению туров и последнее десятилетие коротала свой век в качестве его почётного председателя, пока в один прекрасный день не нашла себя посреди незнакомой улицы и не протянула шокированным полицейским Берлина свой веймарский паспорт.
Интересная история. Хотел бы я посмотреть на их лица, особенно с учётом того, что паспорта уже полвека как заменены уникартами.
— Позвольте же я расскажу о судьбе вашего оригинала…
Заранее сфабрикованный из реальной документальной хроники и нейроверк-предположений фильм рассказывает липовую историю о самоотверженной девушке, в середине горящих тридцатых ставшей супругой лидера консервативной партии и вдохновившей его на бескровную борьбу за будущее Германии. Она родила четверых детей, впоследствии ставших учёными, писателями и композиторами. На мой вкус, фильм является наскоро состряпанной агиткой об утопической стране, где всё как-то получилось само собой. Но умирающей нравится. Она только раз отрывается от кислородной маски для смеха.
— Йозеф Геббельс?! Этот коротышка? Чёрт, я была, кха-кха-кха, о себе куда лучшего мнения!
Наливая нам обоим чай, я вспоминаю о той женщине, деяния которой изучал в школе: еще в начале двадцатых она в первый и последний раз вышла замуж за Йозефа Геббельса, родив девять детей, и с начала и до конца приверженная идеалам почвы и крови, навсегда оставаясь с ним и с нами. Последствия всеобщих усилий были беспрецедентны - гегемония немцев распространилась на большую часть Евразии, возвысив наш народ и партию над прочими, в финале Войны Превосходства уничтожив ядерными ударами основные промышленные центры плутократов и коммунистов. Человек, над которым смеялась полумертвая женщина, стал фюрером нации после смерти Гитлера, и со своим заместителем Альбертом Шпеером сумел преодолеть экономический кризис шестидесятых. Сверхконцентрат германской воли привёл к тому что сейчас почти вся планета представляет собой немецкий распределенный концерн, а на Марсе действует три устойчивых поселения. Жаль что сама героиня не дожила до этого, погибнув под колесами грузовика. Наша страна заняла квадратный километр вод Английской Национальной Республики ради ее памяти и погребения, наплевав на мирное соглашение, но они утёрлись. Одна из подлодок всегда там в вечном карауле.
Очень жаль что никакой караул не спас детей Магдалены Геббельс, все они погибли на фронте или стали частью излучения после единственного ядерного контрудара.
Тем вечером мы Гретой лежим в постели. Час назад я помог маленькому Клаусу выточить основной киль для его супердредноута, которым он хотел поиграть вместе с друзьями. Полчаса назад я прочитал Лизе сказку про храброго арийского рыцаря, спасшего принцессу из плена сионистских дикарей. Пять минут назад я почистил зубы и молча лёг в постель. Грета кладет руку мне на грудь, что она часто делает, когда ей хочется близости. Я не шевелюсь, просто смотрю в потолок.
— Мартин, что такое?
— Ничего. Я не знаю.
— Ты… У тебя глаза мокрые.
— Наверное приснился грустный сон. Или я болен. Отравлен.
Жена тяжело вздыхает.
— Я знаю что ты не всё можешь рассказывать о своей работе, но мне кажется что дело в ней. Может поделишься тем, что тебя гнетёт?
— Ну… Понимаешь, представь себе, что наш семейный доктор Бауэр, которого мы любим и уважаем как человека и врача — вдруг оказался бы сбежавшим преступником, который подделал диплом и лицо настоящего и скрывался так много лет? И стал бы в этом настолько успешен, что мы перестали бы видеть разницу? Гретхен, я… Я хотел сказать, что сорвал несколько масок и увидел под ними маску. И не знаю, лицо ли это и не лица ли кровоточат в моих руках.
Некоторое время мы оба просто лежим.
— Извини, я должен это обдумать один.
Я прохожу на кухню, по очереди наливаю себе две рюмки коньяка, выпиваю их и снова ложусь в постель уже через час, когда жена спит или делает вид.
Через неделю мы с Йоханной разговариваем об архитектуре. Она тыкает сухим пальцем в проекции и повествует мне о Соборе Василия Блаженного, где никогда не прекращаются церковные службы. О причудливых постройках африканских селений, полных дышащей сельвой. О возносящейся ввысь Эйфелевой башне, транслирующей на всю Европу только входящий в моду джаз.
Я в ответ увлеченно рассказываю что Собор переоборудован в общественный центр, продолжается изучение уникальных культур Чёрного Континента, а Эйфелева башня транслирует биржевые сводки.
Мария долго дышит кислородом и проницательно на меня смотрит.
— Мартин, слишком уж слащаво это выходит. Вы мне точно не врёте?..
Ну конечно же вру. Собор был разобран еще в сороковых в рамках большой деконструкции Москау, в соответствии с программой евгенизации сколь-нибудь крупные унтеровские поселения подвергаются бомбардировке, а Эйфелева башня с позапрошлого года перекошена из-за подрыва французских террористов.
— Ну конечно же нет. Ну, может немного приукрашиваю, вы же мне это простите, да?..
— Такому милому мальчику как вы - безусловно. Но при условии что вы достанете мне табак с цветочным вкусом.
— Договорились, Йоханна. Увидимся через неделю.
— Всего вам доброго, Мартин.
Вечером я доделываю киль и ставлю главную мачту с Клаусом, руки немного дрожат и корпус выходит больше похожим на драккар. Читаю Лизе сказку про мальчика, который врал столько, что сам запутался в этом вранье. Не иду в постель, просто молча пью на кухне.
Гретхен приходит сама, она молча садится напротив. Ничего не говорит, просто занимается шитьем. Я смотрю на любимое лицо и опрокидываю в себя спиртное. Можно в любой момент пересесть поближе, обнять её, рассказать всё. О том что её любимый муж плохой человек, ужасный нацист, профнепригодный сотрудник Морального Комитета. Рассказать супруге что я уже никто. Пустое место с огромным красным носом.
Спим порознь.
В этот день Мария просит поговорить о литературе. Периодически вдыхая из маски она монотонным голосом пересказывает мне сцену из романа, в которой главный герой-подводник, топивший неугодных стране людей, вдруг встречается с девушкой, которая спрашивает влюблён ли он и счастлив ли? И подводник не знает что ответить, потому что концепция любви и счастья ему просто не приходила в голову.
Я некоторое время размышляю, затем жму плечами, таких историй нет ни в памяти, ни в моей легенде. Только задумываюсь перевести разговор на поэзию Шиллера как Ханна продолжает:
— Мартин, сейчас вы нальёте клубничный чай с двумя кубами сахара и зададитесь вопросом, как бы выглядела эта история в вашем мире. Но я сломаю ваше привычное повествование и отвечу сама: нет, Мартин, вы не влюблены, вы глубоко несчастливы, вы ненавидите. Ненавидите себя за то что вам приходится делать, за всю ту ложь, которую вам приходится лить мне в уши. Не делайте такое лицо. Я вижу что у вас почти не дёргается правая рука в нацистском жесте, я обоняю что вы каждый день напиваетесь чтобы не думать обо всем этом, я понимаю почему прямо сейчас вы нервно крутите на пальце обручальное кольцо, словно пытаетесь им закрыться.
Мария дышит, затем продолжает. Чай остыл, но это неважно.
— Я не виню вас, Мартин Рад, вы действительно старались чтобы мне было увлекательно умирать. И это правда, мне нравились ваши истории, нравилось смотреть в какую сторону изменился мир, но мне горько видеть в какую сторону изменились вы. Вам больно и пора это прекратить. Мне хочется верить что нацисты создали мир лучший, чем тот, в котором я родилась и выросла, но я смотрю на вас и у меня сердце разрывается. Мартин Рад, вы показались мне хорошим человеком и я надеюсь что вы им и останетесь. Пожалуйста.
После небольшой паузы, словно собираясь с духом, Ханна добавляет:
— Прошу меня извинить, я подала прошение о досрочной эвтаназии. Вы пытались сделать как лучше, но мне уже пора.
Когда Магду увозят, она с видимым облегчением закрывает глаза. Тем же вечером я впервые в своей жизни напиваюсь вусмерть.
Прихожу в себя совершенно трезвый на той скамейке, где всё началось, рядом всё так же сидит Рудольф Книпке, только на улице ночь и в руках у меня недостроенный кораблик.
— Снова добрый вечер, герр Рад. Около двух часов назад вы позвонили мне и долго выговаривали то что я не намерен повторять, но сотру из памяти госпрослушки как угрозу разглашения. Поскольку на эту ночь назначено исполнение последней воли покойной, я был уже одет, оперативно прибыл за вами и ввёл один особый укол для максимально быстрого отрезвления. Всё-таки у нас еще есть важное дело.
— Подождите, моя жена Гретхен, она наверняка волнуется, я должен…
— Не хватайтесь пока за телефункен, Рад, для начала вот вам новое дело. Так же, как и скончавшаяся этим вечером Магдалена Геббельс, к нам попал человек из иной реальности, но это РеалСкульптор и теперь вокруг этого затевается плохо пахнущая шумиха среди самых верхов уже нашей. Подробности я расскажу потом, но вам просто надо будет заняться небольшой инспекцией, только и всего. А насчёт жены….
Книпке хрустит суставами пальцев и продолжает максимально отрешённым голосом.
— Гретхен Рад около двух часов назад уехала к своей матери, забрав обоих детей и через нецверк подав прошение о разводе, приложив к нему результат медицинского освидетельствования. Нация и партия ценят институт семьи, но не в том случае когда пьяный муж избивает жену на глазах у детей, при этом истерично требуя своего расстрела. Я думаю, что судебное постановление придёт на вашу почту уже завтра.
— Что?! Я не понимаю…
— Вы все прекрасно понимаете. В работе сотрудника Морального Комитета надлом личности - это только вопрос времени, жаль что с вами он случился именно так.
— Послушайте, но есть же способы всё исправить, есть же…
— Если вы про стирание памяти и тому подобное, то нет, Мартин. Это аморально по отношению к ним, да и к вам тоже. Не беспокойтесь, наша организация уже сталкивалась с этим ранее, и вы не будете понижены, стёрты или брошены на улице. Но вам придётся это пережить, герр Рад. Пережить и закалиться. Теперь идёмте, нас уже ждут. Хорошо что вы не выронили кораблик по дороге.
Набережная Рейна встречает нас десятком молчаливых эсэсманов при оружии, в глаза бросается идеально вычищенные одежда и обувь.
— Всё в порядке, Мартин, это люди из ObskuraCorps. Официально мы провожаем в последний путь героя страны, неофициально - почти то же самое. Пожалуйста, подержите кораблик на воде.
Привычными движениями, словно он делал это сотни раз, Книпке достаёт из кармана стандартный цилиндр для праха, выливает на игрушку бензин из отсека на правом конце, с другой высыпает туда же горсть белого пепла.
— Никаких страданий, одна иньекция и она просто перестала дышать. Интересное совпадение: Йоханна тоже просила уйти над германской водой. Судя по записям, наша гостья была странной, но удивительной женщиной, без неё мир стал чуть более тусклым.
Старик кладёт внутрь также пачку сигарет и пакетик с наркотиками. Подумав, я добавляю маленький томик Шиллера, который так и не успел ей почитать. Перед поджогом нам обоим раздают по STG-12 и к моменту когда охваченное огнём маленькое судно отходит от берега я со всеми упираю приклад в плечо.
— Огонь!
Вместе с пулей в никуда летят образы прежнего себя, моей семьи, работы, надежды на будущее и все мои идеалы.
— Огонь!
Похоронным залпом к Луне уходит увиденный мной безумный мир, полный творцов, художников и поэтов.
— Огонь!
Биением приклада отзываются мысли о том что я не могу, просто не в силах быть одновременно сотрудником Морального Комитета, нацистом и человеком.
Мы вскидываем руки, отдавая последние почести, пока пылающий драккар уносит Марию Беренд по Рейну.
Дальше. В вечность.
Прочь от нас.