Их всё ещё можно повстречать тут и там, но все они — скорее зомби, чем что-либо другое. Всего лишь трупы, покрытые дюймовым слоем грима, которых дёргают за нитки, заставляя танцевать ломанные танцы. Они на самом деле не живые. Нет, цирк, настоящий цирк, умер мучительной смертью некоторое время назад. Тесная близость единого представления, прокуренный голос Инспектора Манежа, и сердце, замирающее от ужаса при виде истинно смертельных трюков, — всё то, что настоящий цирк унёс с собой в могилу.
И всё же мы здесь. Мы не зомби. Не призраки. Не эхо и не остаточные изображения. Мы бессмертнее, чем любой призрак, мы вневременнее, чем все старинные фотографии. Мы те, кто забыл, что им следовало бы кануть в безвестность. Мы те, кто не заметил напоминания о том, что электрический свет и синтетический звук пришли на смену разноцветным огням и голосам органов. Мы — часть того цирка, который умер ещё до твоего рождения. Мы — романтика в чистом виде, и толпа любит нас.
Ни один глаз не видит наш караван, приближающийся в лунном свете. Ни одна душа не слышит, как мы вбиваем колышки в землю. Сегодня нас тут нет, а завтра мы появляемся. В тот момент, когда первый солнечный луч касается главного шатра, карамельный занавес поднимается, и мы высыпаем на свет. То, что было прежде пустырём, мгновенно оживает шумом и суетой сотни нечеловеческих существ с разноцветными лицами.
Ты выходишь из своего автомобиля и ступаешь на земли цирка. Звук каллиопы вездесущ, исходящий из ниоткуда и присутствующий повсюду. Улыбающиеся фигуры, которым почти удаётся выглядеть как люди, окружают тебя, смеются и болтают, танцуют и поют, жонглируют, раздают сладкую вату (даже, пожалуй, немного слишком сладкую) и затевают игры, в которые слишком уж легко выиграть. Но не слишком отвлекайся на клоунов, здесь есть кое-что намного более интересное. Твои ожидания не очень высоки. Ты думаешь, что самой захватывающей вещью, которую ты сегодня увидишь, будет пляшущая обезьяна или медведь на мотоцикле. Но твои глаза начинают поглядывать на потрёпанные погодой афиши вокруг. Вызывающая реклама, нелепо смешанная с причудливыми иллюстрациями никак не подготавливает тебя к предстоящим чудесам. Сжимая в руке свой напиток, ты решаешь заглянуть в шатёр.
Ты шумно ахаешь, как и многие вокруг. Вот мужчина расстёгивает перед тобой жилет, под которым три канарейки чирикают "Camptown Races" в его открытой грудной клетке. Вот группа лилипутов строит из себя живой тотемный столб на спине у скачущей лошади, затем они один за другим лезут в её рот и управляют ею изнутри. Вот женщина рыболовным крючком изящно вытаскивает свои органы через рот и заставляет их выполнять трюки на столе. Тысячерукая тварь ходит по телу человека, тщательно ощупывая каждый дюйм его плоти. Бенгальский тигр загрызает молодого олененка, труп которого затем плавно взлетает вверх через заслонки шатра и улетает к солнцу.
В дальнем углу палатки стоит среднего роста человек, скрытый в тени за решёткой, предохраняющей внешний мир от его прикосновения. Хотя в шатре десятки чудес, диковин и ужасов, твоё внимание обращается к этой одинокой фигуре. Когда ты осторожно подходишь, он выходит на свет, и ты видишь, что его лицо перевёрнуто. Ты чувствуешь себя неуютно, но всё же приближаешься. Выражение его лица трудно прочесть, но оно нисколько не меняется, — ни когда его рука медленно проходит между прутьями решётки, ни когда он осторожно берёт тебя за запястье. Ты слишком ошеломлен, чтобы говорить, когда он поднимает твою руку к своему лицу и проводит твоими пальцами по смещённым чертам своего лица. Ты быстро убираешь руку, кладёшь четвертак в банку у подножия клетки и идёшь, не бежишь, прочь.
Мне жаль, если я напугал тебя. Но я бы солгал, если бы сказал, что мне это не доставило удовольствия.
Ты мечешься от шатра к шатру, входя из солнечного света в земной жар разрисованного горошками брезента, где живут наши сны. Сладкоголосые зазывалы на своих ящиках кричат о заманчиво невозможном, о слишком невероятном, чтобы в это поверить, и тебя влечёт от одного аттракциона к следующему — заложника всего тревожного и раба всего фантастического.
Проходит время, наступает темнота, и прожекторы начинают ткать паутину на фоне беззвёздного неба. Твой взгляд обращается к толпе, быстро собирающейся к главному шатру, но ты решаешь не входить. Сегодня был долгий день - ты выигрывал всякие безделушки, жалел уродов, вынужденных дышать спёртым воздухом, и гладил существ, которые, как ты сам себя убедил, были животными. Ты устал и направляешься к своей машине, не обращая внимания на разочарование, скрывающееся под обильным гримом клоунов.
Я думал о тебе, когда Инспектор Манежа вызвал меня на сцену. Я не увидел тебя, когда меня окружил свет прожектора. Я скучал по тебе, показывая публике, что у меня позади лица. Я предвкушал встречу с тобой, неуютно ёжащимся, с этим выражением тошноты, что я видел в Логове Уродов. Я хотел слышать твою реакцию, когда погас свет, и Инспектор Манежа объявил гранд-финале.
Я хотел, чтобы ропот твоего замешательства смешался с ропотом прочих, задающихся вопросом, было ли это всё частью шоу.
Я хотел смеяться над тобой, когда ты выстроишься гуськом вместе с остальными.
Я хотел, чтобы ты проснулся в своей постели на следующее утро, с виду оставаясь всё таким же, но никогда уже не был тем же, что прежде.
Я хотел, чтобы ты получил то, чего заслуживаешь.
Но мы не всегда можем получить то, что мы хотим.
Нет, ты просто почистил зубы, оделся и отправился навстречу обычному дню. Знаешь, это забавно: ты уже забыл обо мне, но я всегда буду помнить, как несправедливо было то, что ты пропустил ночь нашей премьеры.