Трудно выкинуть из головы картину неба, которое на девяносто процентов скрыто летящими насекомыми. Даже если до того на своей работе вы сталкивались с очень неприятными вещами. Мы уже мало что могли сделать с тех пор, как мир свихнулся и люди перестали умирать. Когда целые экосистемы просто пошли под откос, нам трудно было сделать что-то с тем, что одолжил нам Фонд в Орегоне.
Болота превратились в рай для жуков — хотя люди, жившие рядом с этими болотами, считали их адом. На дома наползали полчища термитов, пожиравших все за считанные дни. Цикады развелись в таком количестве, что летом их гул не давал выйти на улицу без затычек для ушей. А москиты и комары… Боже, рои комаров были такими густыми, что казались ожившими летающими лужами грязи, и если вы не хотели потерять большую часть крови, а то и всю, необходимо было носить защитный костюм. Когда комара нельзя убить хлопком ладони, а прожив отмеренные несколько недель, комар не умирает сам, они становятся уже не назойливыми, а ужасающими. Бог знает, каково сейчас людям в местах вроде Луизианы и Флориды, их пришлось эвакуировать спустя первые же полгода.
Мы делали все, что могли, чтоб животные не страдали, но… но это тяжело. Тяжело понять, кто на самом деле страдает. Возможно, мы просто не можем услышать, как они плачут от боли? Подписывая Скучное соглашение, мы знали, что нам придётся иметь дело с не очень-то приятными вещами, но не ожидали, что нам придётся иметь дело с этим… этим "апокалипсисом пыток".
На плечи некоторых из наших людей взвалили большую часть работы. Нандини работала главой ветеринарного отдела, и она не выдержала стресса. Бедная женщина. Однажды, увидев пуму с лопнувшим брюхом, в котором извивались личинки, слабо мяукающую от боли, Нандини просто встала и ушла. Раньше в такой ситуации она усыпила бы бедную девочку, но сейчас… сейчас это невозможно.
Чёрт, когда Фонд позвонил нам и пригласил на переговоры, чтобы сделать что-то со всем этим, почти никто из нас не захотел с ними общаться. Я и сам думал нарушить соглашение — мы просто не могли выдержать такой нагрузки. Но, в конце концов, я отправился в Фонд один. Кто-то должен был это сделать, и моя работа, как-никак — защищать людей, нуждающихся в защите.
На месте меня одели в защитный костюм с логотипом Фонда на груди. Выйдя из фургона, я очутился в бетонном здании, выглядящем несколько зловеще. На мой вопрос сотрудники ответили, что название Зоны засекречено, и все, что мне нужно знать — что она специализируется на сдерживании химических угроз. Если бы я решил, будто они считают, что проблему можно решить пестицидами, я тут же вышел бы, но… если существовал способ остановить всё это, я должен был выслушать.
Спустя неимоверно долгое время в лифте мы прибыли в пункт назначения: крохотная душная комнатка, находившаяся за куда большим количеством воздушных шлюзов, чем, как мне казалось, необходимо. Впрочем, думаю, перестраховка им не повредила, учитывая, что они могли здесь хранить. Д-р Вайолет Месмур, заявившая, что является членом Комитета по Этике, встретила меня с той теплотой, которой славятся сотрудники Фонда. Она казалась относительно спокойной — по меньшей мере, собранной, — но это создало у меня впечатление, будто она совершенно не в курсе, что творится наверху. Не знаю, стоило разозлиться на нее или всё же позавидовать, но сейчас это было неважно — я должен был сосредоточиться на решении проблемы.
— Мистер Уилсон, полагаю, трудно переоценить известность вашей организации в Соединенных Штатах? — спросила д-р Месмур.
— Ну, кхм, — я прокашлялся, — мы пытались сделать нашу организацию более известной, хотя вы это и так знаете. Мы делаем видео о тех видах животных, которые нам разрешено показывать — например, как в тот раз, когда мы вырастили птенца хохлатой желны после того, как его родителей поймали хищники, — я перевёл дыхание, стараясь не переборщить. — Не хотелось бы преувеличить, но, полагаю, наша организация хорошо известна как минимум на Тихоокеанском побережье Северо-Запада.
Д-р Месмур кивнула:
— Что ж, хм-м-м, теперь вы станете известным лицом. Мы слишком заняты работой с людьми, пытаясь удерживать их от использования новообретённого бессмертия… эм-м… малоприятными способами.
Д-р Месмур попросила своего помощника, до сих пор молча стоявшего рядом с нами, "принести цилиндры". Когда он отправился за ними, я пожалел, что даже не спросил его имени. Обычно я стараюсь быть внимательным к людям и стремлюсь познакомиться с ними поближе, но сейчас, как вы понимаете, я был слегка утомлен.
— Полагаю, вы хорошо ладите с животными, — заметила д-р Месмур, повернувшись ко мне. — Судя по тому, что я знаю о вас и вашей организации, охрана и заботы о них — это в некотором роде ваша страсть, независимо от вида животного.
— Хм-м… Да у вас, дружище, глаз-алмаз, — хмыкнул я. — Это не так уж трудно заметить. Но вы же не об этом хотите поговорить, так?
— Верно. По сути, мы хотим поручить вам использовать кое-что, что мы разрабатывали в течение последних нескольких лет для остановки роста популяции животных.
Тут в комнатку вошёл ее помощник, держа в руках коробку с тремя флаконами, наполненными чем-то темно-синим.
— И, поскольку использование их нами будет, хм, сомнительным — наша организация, как-никак, держится в тени, — будет просто прекрасно, если это сделаете вы.
Помощник поставил флаконы — на каждом аккуратная небольшая этикетка — на стол перед нами. Д-р Месмур осторожно протянула руку к флакону с надписью "SCP-3287-1", взяла его и начала рассматривать, продолжая говорить, не глядя на меня.
— Это газообразный стерилизующий агент. Подвергните воздействию любой живой организм, и в течение минуты он будет полностью стерилизован. По крайней мере, то, что находится в этом флаконе, действует именно так, — сказала Месмур, с предельной аккуратностью опуская первый флакон обратно.
— Очевидный вопрос, да, но… что в таком случае в двух других? — Я указал на оставшиеся на столе флаконы.
— Ну, — д-р Месмур слегка замялась, поворачиваясь ко мне, — технически… мы не знаем. Многие исследователи выдвигали свои теории, но ни одна из них пока не подтвердилась. Мы провели десятки тестов, но… придётся просто положиться на интуицию. Нам нужно, чтобы вы либо подтвердили, либо опровергли теории о том, что они делают.
Она вздохнула — видимо, закончив говорить. Я выдержал паузу, предполагая, что ей еще есть что сказать, но она молчала.
— Вы просите меня выяснить, верны ли ваши теории, — наконец поинтересовался я, — или ждёте, что я просто соглашусь это использовать?
— Простите, я отвлеклась, — вновь вздохнула д-р Месмур. — Рабочая теория заключается в том, что агенты в этих флаконах стерилизуют субъектов, скажем так, задним числом. Использовав их на нужных животных, вы решите проблемы ещё до того, как они произойдут. Естественно, вы получите инструкции, как этим пользоваться, но вам придётся дать устное и письменное подтверждение согласия на использование — на случай, если что-то… пойдёт не так.
— Пойти не так?
— Вас может стереть с лица Земли. Никто не вспомнит о вас, ваша организация никогда не будет существовать, ничего из того, что вы сделали для людей и животных, никогда не произойдёт… считайте, уже не произошло, — твёрдо сказала д-р Месмур. — И мне нужен ваш ответ, прежде чем мы продолжим.
Вы всегда можете рассчитывать, что Фонд поставит на карту что угодно — кроме своей шкуры, конечно, — если это даст им шанс получить информацию. Они не просто спросили меня, готов ли я умереть — они предложили рискнуть жизнями каждой несчастной живой твари, что я спас за годы работы. Это было безумием, бесчеловечностью! Это было… было…
Это было нашим единственным шансом. Не сделай я этого, все жили бы в аду, полном комаров, мух, саранчи, подёнок, слепней, ос… не буду перечислять всех. Но всё, что они знают — чёртовы теории: они, похоже, даже не проверяли их. И мне просто… просто нужно принять решение. Мне нужно было сказать — собираюсь я ждать, пока они сами выяснят, как работают их средства, или согласиться и рискнуть всем, поставив на призрачную возможность спасти всё до того, как будет уже поздно.
И я дал ответ.
Удивительно, но жизнь была не такой уж и тяжёлой после наступления бессмертия. Что-то из произошедшего стерилизовало большинство животных, и нам не пришлось столкнуться с проблемами перенаселения. Теперь нашей задачей было всего лишь одно: убедиться, что животные не слишком сильно пострадали, если попали в передряги. Мы уже не могли их усыпить, но делали всё возможное, чтоб о них заботились как можно лучше.
Часть людей свихнулась, узнав, что теперь они живут вечно, и они думали, что бессмертие означает ещё и безнаказанность. Хорошие ребята из Фонда сказали, что держат всё под контролем, но если когда-нибудь кто-нибудь, например, решит вломиться в зоопарк и выпустить всех львов или вроде того — мы справимся с этой проблемой. Как ни странно, с начала всего этого мы чаще имеем дело с обыденными делами, чем с аномальными.
До сих пор бывает тяжело видеть, как к нам приносят животное, сбитое автомобилем, с раздавленными ногами и всё ещё живое. Нужно время, чтобы привыкнуть к этому. Но, учитывая, сколько всего было сделано для упрощения жизни людей, нам тоже перепало кое-что, позволившее свести нам страдания животных к минимуму. Излишне упоминать, что ветеринарный отдел перегружен работой под завязку, однако Нан говорит, что с ней всё будет хорошо, если в свободное время ей не будут мешать читать её любимые нуарные романы.
Знаете, казалось бы, то, что люди прозвали "Апокалипсисом" или "Восхищением", должно быть жутким, мрачным, полным безумия, но… но мне просто нравится быть парнем, который в такое время работает с животными. Возможность вылечить их, увидеть, как они могут ходить, увидеть их снова счастливыми — да, эти животные помогают мне чувствовать себя человечнее.
Каждый день я благодарю тех, кто там, наверху, за свою организацию, но иногда мне кажется, что благодарить стоит кого-то на грешной Земле. Если бы не исследователи из Фонда, наша организация, скорее всего, пропала бы. Но они просто позволили нам делать своё дело, и, я думаю, многие из нас это ценят. Я уж точно.