Всё кончено.
Нас осталась лишь горстка, и это хорошо. Мы защищали свой мир от того, что он не мог понять, от тех вещей, которые избегали понимания, от таких угроз, которые мы втайне считали способными преодолеть наши хрупкие заслоны и смести всё на своём пути. Но потом, в один прекрасный день, они исчезли. Ни с того ни с сего. Поначалу мы вздохнули с облегчением, но со временем мы начали понимать, что же произошло на самом деле. Над нашей империей больше не нависали грозовые облака аномалий, не окутывали её своей тенью, и империя начала рассыпаться, как сумерки первобытной ночи на рассвете нового дня. На рассвете мирного времени. И всё же, кое-кто из нас остался, и наблюдает, словно призрак во плоти, за тем, что осталось. За теми, кто отстал.
Достаточно одного взгляда, чтобы признать в нём маститого учёного. Чисто выбрит, опрятно одет, безукоризненно вежлив. Образ сидит на нём, как идеально скроенная перчатка, выделяется лишь негаснущий проблеск паники в глубине его глаз. Он сидит в аудитории, среди студентов, которые на тридцать лет его младше, и рассеянно пишет что-то ручкой в тетради. Это - единственная тетрадь в аудитории, полной ноутбуков. Несколько лет назад он был старшим научным сотрудником, одним из лучших среди нас, и самым опытным в мире экспертом в новой, революционной области прикладной гидрабиологии. Практически всю свою зрелую жизнь он изучал эту область, полностью, от и до. В молодости он проводил многолюдные симпозиумы, объездил весь свет. Его имя уважали. В его жизни было призвание. Когда исчез аномальный мир, всё это исчезло вместе с ним.
Профессор обращается к нему с вопросом, и он, ужаснувшись, понимает, что не знает ответа. Пока он изучал область, которой больше нет, а для всего остального мира её и не было никогда, мир двигался вперёд, а он остался позади. Он вянет под критическим взглядом профессора и бормочет что-то о клетках. По аудитории проносится приглушённый смех. Профессор только качает головой и спрашивает других студентов, подающих бóльшие надежды. А престарелый учёный снова смотрит в блокнот, понимая, что ему больше не бывать в первых рядах. Он вздыхает. Пенсию платят, хоть это хорошо.
Таких, как он - много, знаете ли. Карьера разрушена, свет выдающихся умов поблек, пытливость вырвана с корнем. Такова его расплата. Такова расплата для всех нас.
Он сидит, как мумия, в своей накрахмаленной форме, смотрит в окно, щурясь от палящего полуденного солнца, и немилосердно потеет. Должно быть, кондиционер снова поломался. Бронированный джип колесит по саванне, километр за километром. На соседнем сиденье его подчинённый зудит что-то про стычку, которая случилась сегодня утром. Похоже, что племя Убыд снова совершило набег на поселение Мутху, направив свою агрессию, как принято в этих краях, в основном против женщин и детей. Мужчина чешет натёртую воротником шею и спрашивает, сколько погибших. Подчинённый отвечает, что говорить пока рано. Трупы ещё не закончили сортировать. Скорее всего, завтра Мутху пойдут в ответный набег, а мужчине с его взводом придётся заниматься тем же, что и сегодня. И всё из-за двухсотлетней неурядицы. Из-за холма, по которому Священная Корова Ныс прошла в первый день своего паломничества.
Мужчина помнит и другие времена. Времена, когда он сражался за нечто большее, за благо всего человечества. За то, во что верил. Если в те дни Бездна всматривалась в него, он не просто всматривался в ответ, но глядел через прицел крупнокалиберной снайперской винтовки. В Коалиции жизнь была проста. В рядах миротворческих сил о простоте можно было только мечтать. Оно и логично, думал он. Когда видишь тридцатиглазого огнедышащего ленивца весом в двадцать тонн, который явно не в духе, обычно сразу ясно, что нужно делать. Среди сонма отчаявшихся, голодающих людей, объятых гражданской войной, такой простоты нет. А то, что ГОК убила Священную Корову Ныс десять лет назад ракетой "воздух-земля", только добавляло горечи к ситуации.
Таких, как он - много, знаете ли. Рыцарей в мире, где не осталось драконов. Рыцарей в мире ветряных мельниц. Такова его расплата. Такова расплата для всех нас.
Глубокая ночь, тёмный кабинет. Кто-то зажигает свет, щёлкнув выключателем. Ноги в тапочках ступают по мягкому ковру, некто погружается в уютное кресло за рабочим столом. Все стены кабинета заставлены полками до самого потолка, а полки ломятся от игрушек. В мягком свете ламп блестят пожарные машинки, пластмассовые автоматы и наборы "юный химик", в больших ящиках, если приглядеться, видны силуэты, похожие на человеческие тела, чьи лица теперь навсегда застыли в неподвижной улыбке. Обутый в тапочки владелец кабинета поднимается опять, подходит к одной из коробок, гладит рукой блестящий верх. "Господин Движение от Доктора Развлечудова!" - возглашает коробка крупными, броскими буквами. "Все конечности хватательные! Уникальная псевдо-трансформация под высоким напряжением! Игрушка для всех возрастов - поверни ему ботинок, и смотри, как скачет!" Рука соскальзывает с коробки, где лежит застывший силуэт, падает вдоль тела. Больше никогда. Со вздохом владелец кабинета выключает свет и выходит, возвращается к себе в комнату и садится за компьютер. До завтра нужно подготовить таблицы в Excel-е. В конце концов, кушать всем хочется.
Таких, как он - много, знаете ли. Они пытались быть верными тому, чем когда-то были, но в конце концов это оказалось совсем неважно. Что было - то было, и больше не будет. Ни одной игрушки теперь не выйдет из их рук. Такова их расплата. Такова расплата для всех нас.
Если бы не его прошлое, о нём можно было бы сказать, что он - серый и незаметный человек. Нет в нём уникальных, примечательных или интересных черт. Если бы не его прошлое, он бы, наверное, досадовал по этому поводу. Но он не досадует. Ему просто кажется, что этого мало. Он знает, что если обратится к кому-то, то его услышат и запомнят, пусть и ненадолго. Если он что-нибудь сделает, люди заметят и запомнят, пусть и ненадолго. Впервые в жизни у его действий есть последствия. И теперь он в клетке самого сурового тюремщика. Постоянства. И срок у него пожизненный.
Таких, как он - много, знаете ли, хотя все они разные. Он знает, что любая мелочь, которую он сделает, останется навсегда. Он знает, что каждый его шаг виден, а значит - может быть проконтролирован. Он знает, что ему больше не видать настоящей свободы. Такова его расплата. Такова расплата для всех нас.
Девушка сидит в пустом вагоне метро. Можно было бы напустить поэтический флёр и сказать, что поезд едет из ниоткуда в никуда, но это было бы враньём. Девушка едет из больницы, из центра планирования семьи и репродукции, куда ездит каждую неделю. Врачи говорят, что ей нет смысла возвращаться, что они давно перестали пытаться понять, что же с ней не так. Но она не перестанет. Будь дело в ней одной, она бы, может, и перестала, но она думает о мужчине, который ждёт её дома. Она думает о том, какое тепло светится в его глазах, когда он смотрит на неё, как с ним безопасно. Безопаснее, чем когда-либо в её жизни. О том, как рядом с ним кошмары становятся чуть менее непереносимыми. Она думает о коробке со старыми игрушками, которую он положил в гараж, о том, как он всегда хотел детей. О том, как он старательно прячет разочарование всякий раз, когда она приезжает обратно. И поэтому она ходит туда каждую неделю, чтобы выслушать всё тот же ответ. Он не знает, что она по-прежнему ходит в этот центр, а она ему не расскажет.
Таких, как она, больше нет, и это нас очень радует. Зная это, мы можем спокойно спать. Хотя и не каждую ночь. Понимаете, надо было перестраховаться. Даже просто выпустить её было само по себе непростым решением. Риск был слишком велик. Нужна была стопроцентная уверенность. Ей больше никогда не бывать целой. Такова её расплата.
Такова расплата для всех нас.