Даже самый прагматичный и скептичный человек вынужден принимать что-то на веру. На изучение чего-то не хочется тратить время, что-то требует слишком много времени для понимания, а что-то просто утверждается руководством как верное положение дел. В медицинской карточке старшего научного сотрудника Кломова в графе "Пройдено процедур обработки амнестическими препаратами:" стояла завитушка числа шесть, напоминающая водоворот. Но, несмотря на простоту и красоту потенциальной метафоры, Кломов никогда не ощущал, что его память кто-то смывал — никаких провалов, ды́мок или туманов в голове. Если бы не документ, заверенный фондовской печатью, он бы и не догадался о вмешательстве.
Сложно было сказать, много ли шесть процедур для его должности, так как сравнивать было не с чем. Всё-таки этот пункт входил в список секретной персональной информации, а спрашивать общее положение дел по палате знакомых безопасников было неудобно. Конечно, можно спросить сегодня у медперсонала, и они даже ответят, вот только этот факт вместе с процедурой покинет его немолодую память. А вечером всё, что останется между ним и политикой спасительного забвения Фонда, — аккуратная галочка семёрки в медкнижке.
В медицинском блоке «Алиф» помещения отделывались светло-голубой плиткой, что приятно контрастировало с недавно отремонтированной Зоной, ставшей очередным примером брутализма в Организации. Наверно, не обошлось без помощи копоэтиков, облюбовавших верхнюю часть крыла и ссылающихся на эмоциональное состояние реабилитируемых сотрудников. Нависли коршуном над лежащими в стационаре и ждут возможности вытрясти с них расписки в защиту своего профсоюзного движения.
Размышления пришлось прервать, когда из процедурной окликнули Кломова. По первому впечатлению помещение походило на кабинет дантиста, однако все сходства кончались большим креслом и раковиной в углу. Помимо него в кабинете стояло несколько металлических шкафов, жужжащих внутри, операционный стол, приставленный к стенке и заваленный бумагами, а также проектор, своим объективом смотрящий на потолок. Кломов машинально проследил его взор — наверху ничего не оказалось.
Медработник — наголо бритый мужчина одного возраста с Кломовым — попросил последнего оставить только майку и трусы, а затем сесть в центре комнаты. Сунув крестик в карман, а одежду под раковину на полочку, оголённый сотрудник проскользнул по холодному кафелю и разместился на тёплом кресле. Оно было идеально точно подогнано под его габариты, поэтому удобную позу не пришлось искать. Медик поднёс ему планшет с документами и дождался, пока Кломов исполнит свою часть бюрократичных обязанностей.
— Вы же натощак? Не употребляли алкоголь, табак или наркотики на этой неделе?
— Натощак. Последний раз пил летом на отпускных. Не курю и не принимаю, — сотрудник лишь сделал непонятную мину, то ли принял к сведению, то ли показал, что ему без разницы на жизненные принципы своего пациента. Кломову захотелось продолжить разговор. — Подскажите, пожалуйста, почему я не помню, как проходили предыдущие процедуры? Ведь я должен был запомнить хотя бы их завершение. Это остаточное воздействие?
— Во-первых, опыт приёма амнезиака не из приятных, незачем забивать голову. Во-вторых, смысл вам спрашивать, если знаете, что забудете, — медбрат вынул из рук Кломова канцелярию и начал возиться с креслом. У сидящего на руках и ногах щёлкнули застёжки, а голову зафиксировали подушечки. Медик перекинул через его тело несколько ремней, и Кломов оказался полностью обездвиженным. Не было понятно, зачем такая предосторожность. Судя по внутренним отчётам Фонда, научник представлял себе амнезиаки либо как спреи, либо как таблетки. Вещество окольными путями доходило до мозга, а затем, в его представлении, люди просто что-то забывали, и их отпускали.
В руках у мужчины оказались шприц и ватка, бесцеремонным, но достаточно медленным движением, чтобы Кломов не испугался, ввёл прозрачную жидкость ему под правое ребро. Затем медик скрылся из поля зрения, а звук жужжания в комнате усилился. Научник на некоторое время остался один. Наверно, это и был амнезиак. Хотя по ощущениям, у него в голове ничего не изменилось. Ради интереса Кломов попытался вспомнить что-то о своей работе, но мысли вдруг стали неподъёмными, как лапша, соскальзывающая с китайских палочек в неопытных руках. В животе неприятно забурчало. Кломов попытался позвать медицинского работника, но понял, что с первым же «и» (он так и не спросил, как зовут сотрудника, поэтому начал фразу с «извините») его рот стал плюшевым.
Тем не менее мужчина, похоже, услышал зов и появился в поле зрения. Почему-то на нём не было медицинского халата, только трусы, и Кломов стал уверен, что мужик напротив него с самого начала ходил перед ним почти голый. С чего он вообще принял его за медицинского работника? Откуда-то из недр его запуганного Фондом сознания вылезла мысль — его назначили на Кетер, и сейчас расходник будет на нём экспериментировать, а из-за зеркальца над раковиной на них смотрят из соседней комнаты. Впрочем, Кломов точно помнил, что никакого зеркальца в комнате нет, и страх отпустил.
Мужик щёлкнул под креслом, и Кломов принял горизонтальное положение. Из поля зрения пропала вся плитка, взгляд упёрся в серый потолок. Что-то пробежало по лицу. Это мужик раскрыл правое веко Кломова. На фоне стерильной поверхности он казался красным и очень фактурным. Мужик сделал ещё раз мину, как бы напоминая, что нет смысла начинать роман, они всё равно всё забудут, и полетел вверх.
Перед тем как пробить потолок, мужик пару раз стукнулся об него своим красным овалом головы. Трещина, как на курином яйце, пошла спиралью вокруг дыры. Кломов понял, что слышал не жужжание, а клокот стервятников, пробивающихся сквозь штукатурку. Сначала он увидел их клювы, затем головы, туши, и вот они уже кружат над его беззащитным телом.
Коршуны поочерёдно подлетали к его рукам и ногам, срывали плоть с незащищенных тканью конечностей. Когда опоздавшие на трапезу не могли пробиться к жертве, они начинали вгрызаться в спины сородичей. Кломов не мог защититься от них, не мог кричать от боли, не мог закрыть глаза. Даже когда его глаза с соком выковыряли из глазниц, и тогда он не перестал видеть многокрылого ангела, обгладывавшего его тело до нервной ниточки.
Некрофаги облепили всего Кломова, он чувствовал, как каждый его лакомый кусочек сначала попадает в желудки ближайших падальщиков, затем выковыривается их соседями сверху и в несложной последовательности устремляется в бесконечность космоса. Мысль, как спастись, стала очевидна, когда Кломов осознал фантомность боли в руках и ногах. Вернее, была только боль, а рук и ног — нет. Без труда то, что осталось от Кломова, сплыло с кресла и устремилось в темноту.
Очнулся он в воде, маслянистой и пахнущей весенними цветами. Дно было неглубоко, по щиколотку вставшему Кломову. Оглядевшись, он обнаружил себя в тёмном коридоре, ограниченном с двух сторон железными шкафами. В одном из концов заманчиво сияло. Лёгкое усилие, и коридор поплыл за спину Кломову, приближая точку света.
Это был костёр. Шесть фигур сидели вокруг него и со слабым сочувствием изучали подошедшего. У Кломова не было сил что-то у них спрашивать. Он, ничего не сумев разглядеть в фигурах, спустил взгляд на груз, принесённый им с собой. Папка со штампом «Особо секретно» и изображением пасти трёхзубого червя. Кломову стало стыдно и горько. Он мог понять всё давным-давно, стоило чутка сменить угол обзора.
Фигура, раньше звавшаяся Кломовым, села на корточки и под одобрительное прищуривание соседей бросила в огонь исписанные бумаги.