Здесь тихо.
Пустыня лежит, куда ни глянь, от горизонта до горизонта, где белый-белый цвет встречается с алым закатом. Здесь нет острых краёв, нет углов, горбы барханов плавно вздымаются повсюду, до края неба и даже за ним. Если бы странник из какого-то другого мира взглянул на это место, он счёл бы его безмятежным, даже красивым. Чистейшим. Я же, увы, не могу позволить себе такие приятные заблуждения, ибо знаю, что скрывается среди песков бескрайней пустыни и под ними. Усыпальница для целой планеты, семь миллиардов душ, перемолотых в мелкую пыль, от которой даже следов не осталось. Я знаю это, потому что их участь - моих рук дело.
О, брат мой. Стоит умереть, и всё вертится так быстро.
Всё началось с того дня, когда ты, мне неведомый, узнал о моей силе. О силе, что я, в какой-то прошлой жизни, скрывал от себя сам - теперь легко догадаться, зачем. Я стоял у окна квартиры, глядя на звёзды, но увидел тебя, и ты рвался на части в пламени, чтобы отделить силу от себя. Ты не мог доверить себе эту силу, и поэтому решил отречься от неё. Ты слишком хорошо знал себя; подозреваю, когда-то со мной было так же. Мне, если мыслить здраво, не следовало тебя видеть, ведь моя квартира была крохотной камерой содержания на глубине в восемь сотен метров, но такие обстоятельства никогда не волновали того, кто каждую секунду живёт исключительно в своём мире. Увидев твою погибель, я осознал себя впервые за… даже не знаю за сколько. То, что заставило меня отбросить мою силу, отбросило и мою волю, заточив её в вечном балансе, откуда нет спасения. Вечность, наполненная заполнением таблиц для работы, существующей только в моём разуме. Утренние переговоры ни с кем, бесцельные онанистические переживания по воображаемым женщинам. Целая вечность утомительной, монотонной посредственности. Но в ту ночь, когда твоя душа пылала в атмосфере, словно самая одинокая из звёзд, я проснулся. И я умер.
Умер - потому что то, что вышло из камеры, ставшей квартирой, уже не было мной. Я всегда был лишь земляным червем, и от остальных отличался только тем, что мог чуть больше, чем они, управлять той землёй, в которую вгрызался. Меня считали мелким скульптором реальности, сгустком силы в узде интроверсии и неврозов, который вряд ли мог представлять какую-либо угрозу. Они и не ошибались. Тот, кем я был - они звали его SCP-1915 - подходил под это описание целиком и полностью. Но в ту ночь 1915 умер, наблюдая за падающей звездой. То, что прихлопнуло охранников, поставленных возле камеры, словно мух, а потом искрошило Зону 17 в мелкую белую пыль, которая сейчас так тепло ложится под ноги, это было уже совсем иное. Даже не сущность, ибо это подразумевает личность, а личности у этого не было. Не было цели, ни в его действиях тогда, ни в тех, что были предприняты в будущем. Слово "воля" тоже не подходило, у него не было желаний и стремлений. Ни мести, ни господства, ни свободы, ни даже банальной власти. Нет. Если и давать этому какой-то описание, правильнее будет сказать… "небытие". Пустота на месте сущности. Отсутствие цели. Безмозглая сила, лишённая всякой воли. Небытие.
Песок под ногами ещё тёплый. Значит, где-то в вышине всё ещё горит Солнце. Интересно, почему оно оставило его на месте, так быстро уничтожив всё остальное. Ему бы не составило труда потянуться и выдернуть Солнце с неба. Будь на его месте что-то другое, я бы предположил, что это - насмешка над памятью о человечестве. Над тем осколком меня, что, как приставучий клещ, засел в этой плоти. Но это Небытие. Оно не делает насмешек.
Разрушение Зоны 17 недолго оставалось неотмщённым. Поначалу прибывали стандартные группы сдерживания, сил которых с избытком должно было хватить на всё то, что содержалось в Зоне 17. Когда бойцы не вернулись, даже не доложили о прибытии, в ход пошли более серьёзные меры. Зона 17 располагалась далеко от населённых пунктов, поэтому руки Фонда не были связаны. Группы огневой поддержки, ударные вертолёты, бомбардировки с воздуха, артиллерийские удары… Фонд обрушился на то, что по-прежнему считал SCP-1915, подобно кулаку огненного бога, в грохоте и бушующем пламени. Будь у него плоть, вряд ли осталась бы хоть пылинка золы. Не знаю, чем к тому времени стало Небытие, но оборванные останки моей плоти не имели с ним практически ничего общего. Оно просто стояло, принимая на себя всё, и первоначальная ярость Фонда скоро… иссякла. Потом оно двинулось вперёд, совершенно не торопясь. Прогулочным шагом оно двигалось несколько дней кряду, а Фонд осыпал его всем, что было в запасе. Из своего закутка я наблюдал, как оно шло, ничего не чувствуя, ничему не сочувствуя, а за ним разрасталась пустыня, столь же недоступная пониманию и столь же неостановимая, как и её предвестник.
Мы здесь не в полном одиночестве. Осталось ещё несколько упрямых бессмертных, и на них больно смотреть. По другому континенту ещё шагает древний старик, и слышит, как три голоса насмехаются над ним. Он думал, что обретёт покой, когда останется один. Он ошибался. Под толщей земли задыхается душа, и земля медленно перетирает её рассудок в труху. Нет спасения из золотой и рубиновой клетки. Где-то в другом месте лежит бог, некогда улыбавшийся, и пески заносят его тело. Он не сопротивляется. Когда-то он обещал миру любовь, обещал человечеству звёзды. Он пытается собрать своё пламя воедино, и песок просыпается между его пальцами. Его народ. Но божество умирает, а они уже мертвы. Их погасили.
Кто идёт, тот куда-нибудь придёт, как бы ни старался. И так Небытие дошло до первого города, и пески, словно послушный пёс, двигались следом. О, были и до него сёла и города, но до них Небытию не было дела. Оно шло мимо, оставляя их на растерзание пескам, а намерения песков были недвусмысленны. Но на этот раз оно двинулось по улицам города. Бойцы мобильных опергрупп сражались и гибли, давая людям время на эвакуацию. Теперь, конечно же, невозможно было ничего утаить, когда под этим неторопливым шагом улицы заносило песком. Естественно, поняв, что Небытие не остановить, Фонд попытался эвакуировать город, но за все … эпохи, проведённые в роли офисного планктона, я понял, что для организации операции таких масштабов нужно гораздо больше времени, чем имелось в распоряжении у Фонда. Чудо, что им удалось спасти столько людей. Что же до остальных…
Оно ждало наступления ночи. Полагаю, картина была завораживающей - одинокий силуэт, озарённый застывшим светом других миров, на перекрёстке делового и спального районов, где когда-то проходила железная дорога, пока старые паровозы ещё не списали в утиль. Да, оно ждало, когда звёзды появятся на небе. А потом воспламенилось. В этом огне не было тепла, не было света, не было жизни. Он выжег в городе дыру, и нечему было её заполнить. Природа, как говорят, не терпит пустоты, но Небытие показало, что законы природы ему безразличны. И так вот его не стало. Как можно такое объяснить? Как описать то, чего нет? Когда был полумиллионный город, и вот его нет. Даже пески туда не приползли. Просто шрам. Просто ничего.
Думаю, именно в тот момент Фонд понял, что своими силами им не справиться. В следующие несколько месяцев шествия Небытия Организация прибегла к помощи временных союзников. Магобойцы Коалиции и термоядерные удары, паладины Инициативы и священные реликвии. Снайперские винтовки и благословенные клинки, адское пламя или Господне возмездие - Небытию было всё равно. И вскоре у Организации не осталось союзников. Она обратилась за помощью к некогда заклятым врагам. Пожиратели Чернил творили свои сводящие с ума узоры, стараясь разрушить бесконечный разум. Из Путей потоком хлынули Лекторы и Библиотекари, неся с собой знание сотни тысяч миров. Механические Титаны сотрясали своей металлической поступью белизну пустых песков. Небытию было безразлично. И вскоре у Организации не осталось врагов. Наконец, движимые отчаянием, они решились на последнее, самое болезненное предательство. Сторожа выпустили в мир своих пленников. Их я запомнил, хотя Небытие - вряд ли.
На выжженной пустоши, где когда-то был Бостон, против него вышли два брата. Один яростный, другой - мрачный, один рвался в бой, второй медлил. И всё же они сражались с таким элегантным единством, что захватывало дух. По их глазам было видно, что они уже очень давно не видели друг друга, и сражались затем, чтобы было время всё выяснить. Я видел надежды и сожаления, гнев и отчаяние, но превыше всего я видел простую потребность быть. Хотелось бы верить, что, доведись нам встретиться, брат, и мы были бы такими же. Они сражались с яростью тысяч лет одиночества. Этого оказалось недостаточно.
В израненной долине, некогда бывшей частью Чёрного Моря, нам повстречался самозваный бог. С абсолютной уверенностью в глазах он нарушил порядок самой реальности, исказил, поставил с ног на голову самые основные принципы, чтобы поразить Небытие так, как невозможно описать словами. Земля замерзала, кипела и дрожала, воздух визжал в порченой ярости, а бог шествовал, облачённый молниями, и само время впивалось когтями в Небытие, чтобы заставить его перестать быть. Но потом бог встретился глазами с отсутствием взгляда. Он увидел ничто, длящееся вечно. И его оказалось недостаточно.
За стенами Акко, занесённого пустыней древнего города, к нам подошли два силуэта. Один стоял на четырёх лапах, был увенчан рогами и короной изо льда, в глазах его кружились галактики, а сам он был воплощённой силой. Второй же был человеком, простым и жалким, но был способен на такую любовь, что простиралась до края Вселенной, на такое сострадание, что проникало в самые глубины ада и не имело ничего общего со слабостью. Не могу сказать, кто из них был величественней, кто внушал больший трепет. Небытию они противопоставили одну лишь свою волю, и под её натиском я думал, что зарыдаю. Ничто бы не устояло. Ничто бы не захотело устоять. Но Небытие было меньше, чем ничто, в бесконечность раз меньше. Я уже говорил, что стало с Королём Панглоссом. От другого осталось и того менее.
Приходили соперники, и шли месяцы. Годы. Десятилетия. Поодиночке или вместе, яростно или бездумно, пленники Фонда бросались на Небытие. Я не в силах разгадать то, что двигало каждой отдельной аномалией, но в целом мне кажется, что одна только мысль о том, чтобы делить бытие с … чем-то вроде Небытия, приводила их в ярость, граничащую с безумием. Я не виню их. Но в конце концов узилища опустели, мир пересох, жизнь утекла из него сантиметр за сантиметром, песчинка за песчинкой. И оставался последний, единственный город.
Не знаю, какая сила дала мне возможность отправить свои чувства вперёд, пока Небытие шествовало к трясущейся твердыне, в дрожащих объятиях которой лежали последние останки человечества. Пески вокруг заволакивали последние деревья - других больше не вырастет - и я ощущал каждую искру жизни словно огонёк дешёвой свечки, затишье перед бурей. В этот миг, когда закат озарял белизну ярко-красным и насыщенным оранжевым, я ощущал их всех. Для тебя, брат мой, я свидетельствовал.
В тесной комнатушке с низким потолком возле узенькой койки стояла на коленях женщина и никак не могла заставить себя начать молитву. Ещё младенцем она лишилась матери, но и сейчас на её уже давно не молодом лице были видны последствия того случая. Её мать твёрдо стояла против пожирателя детей, и когда оба повалились наземь, она всё ещё пела хвалу Господу. Своего отца женщина лишилась в первые дни войны с Небытием, когда Паладины шли с огнём веры в глазах. Отец был верующим человеком и играл важную роль в её жизни, занимая такое место, с которого его сдвинуть могло только сожаление. Он обещал, что вернётся. Он не хотел лгать. Но его бог оставил его в самую трудную минуту. Оставил всех и каждого. И теперь Наоми сидела в изножье узенькой койки и была не в силах молиться. Поэтому она выругалась.
Ниже, в сырых подвалах, где когда-то могли хранить сыр, женщина примерно сорока лет возилась с поломанными игрушками. В дни молодости она творила чудеса. И какие чудеса! В каждой морщинке на её до срока постаревшем лице я видел то, что могло бы быть, если б не Небытие. Если б не я. В тусклом свете, под приглушённый треск гнилого дерева в мозолистых пальцах, я увидел, как гибнет потенциал. Как гибнет всякая возможность. Изабель оставалась всё такой же упорной, но знала, что эта игрушка будет для неё последней. Ну и пусть, думала она. Завтра играть с ней уже будет некому.
На крыше самого высокого из уцелевших зданий престарелый мужчина смотрел, как умирает мир. Когда-то он был агентом Фонда, одним из сотни тысяч, подготовленных, собранных и готовых действовать. В его задачи входило обучение новых агентов тому, что положено делать агентам, тому, как положено думать агентам. И свою работу он выполнял замечательно, потому как его подопечным удавалось прожить достаточно, чтобы поблагодарить учителя. А теперь он думал, кем он стал, и смотрел, как пески затягивают последнюю линию обороны, воздвигнутую вчера последними упорными глупцами. Все его ребята и девчата давно погибли, и цена всему, что он знал и умел, в конечном итоге - ничто. Он больше не агент, потому что нет больше агентства. Он больше не учитель, потому что нет больше учеников. Больше не мужчина, потому что… ну, это повторять не годится, так ведь? Больше никто, и в этом - самая злая шутка. Уже, думал он, неважно, придёт ли Небытие. Оно уже их поглотило. За его спиной раздался звук. Обернувшись, он увидел невысокого, мышастого человека в помятом сером костюме и сплющенной шляпе, которая в лучшие дни, наверное, была федорой. Тот глядел на старика и не говорил ни слова. Ломбарди глядел на него и не знал, плакать или смеяться. Вскоре это перестало иметь значение.
Так наступил конец. Тихо, скромно, без героики и великих свершений, без громадья планов или особого смысла. Одно время была на планете Земля раса людей. А потом её не стало. Вот и всё.
Звёзды не ждут тебя, брат. Когда ты забрал мою силу, когда ты сжигал себя в небе, они смотрели на тебя и ничего не испытывали. Звёзды не ждут человечества, какой бы потенциал оно не показывало, какой бы потенциал не видели в нём другие. А как же Небытие? Как же я?
Мы, а точнее я, самый чудовищный монстр в этом мире, с какой стороны ни глянь. Возможно, и в любом другом мире. И всё же, брат, теперь я понимаю, что звёзды ждут нас. Меня. Где в этом справедливость? Не ищи её, нет справедливости. Остаются факты, брат. Звёзды не ждут тебя. А меня ждут. Ждут, пока я не доберусь до них.
Думаю, ждать им осталось недолго.