Мороз здесь стоял просто лютый. Но если бы не левое лёгкое, да дурацкие остатки костей, торчащие над грудиной, он бы и не заметил холода. Последние части тела, которые не затронуло преобразование, нервные окончания в них до сих пор действовали, хотя и распухли и покраснели от холода. Закончив обход, агент Кеттерсон плотнее закутался в шерстяную шинель и нажал указательным пальцем себе на висок.
- Ничего нет. Я могу вернуться?
- Конечно, - прилетел ответ. - Сейчас подадим шоколад с зефирчиком.
Он поёжился и трусцой направился обратно в промёрзшую тундру.
Конечно, эта дверь была не из тех, которые можно открыть, просто потянув за ручку. Глупо было бы. Первым делом он вошёл в бронированное и укреплённое буферное помещение и набрал пароль. Потом проследовал в разогретый, обшитый пластиком химический душ, хотя дежурный на посту быстро отменил его. Потом ещё одно буферное помещение, и двери в зону наконец распахнулись. Кеттерсон немного поёжился, повесил шинель и пошёл по коридору.
Зона работала уже не один десяток лет, но спешная перепланировка потребовалась лишь недавно. Целое крыло пришлось отделить шлюзом; за ним те немногие, кого это ещё не коснулось, могли натянуть изолирующие костюмы и ещё денёк поработать без угрозы здоровью. Что до остальных, то…
Кеттерсон остановился у медицинского крыла, хотя собирался пойти совсем не туда. Медсестра как раз поднимала одного из пациентов, чтобы переложить его на другую кровать (должно быть, от стальной арматуры в руках при этом была немалая польза). Она начала менять постельное бельё, Кеттерсон с извинениями протиснулся мимо и подошёл ближе к пациенту, чтобы взглянуть.
Бедная Джоанна. Она так много отдала ради них. Ряды обречённых всё росли и росли, но она не теряла твёрдости духа - именно она выяснила, что, дойдя до мозга, заражение развивалось по одному из двух путей. В одном случае мозг превращался в сплетение крохотных трубочек, в другом - в комок проводов и схем. После этого открытия один весьма одарённый техник соорудил сеть, которая могла подключаться к схемам, обеспечивая связь для всех, чей мозг стал проводным. Лишь благодаря этой сети зона и её сотрудники выжили и могли работать.
И у Джоанны Гаррисон всё шло так хорошо, мозг начал превращаться в провода, но преобразование пошло не так, случился инсульт. Теперь она не могла читать, почти не понимала, что ей говорили, и фактически не контролировала правую часть тела. В зоне был лечащий врач, подключённый к Социосети, он мог распознать в ней и другое - понизившуюся активность мозга, уменьшение числа нервных связей. Все признаки неутешительного прогноза. Кеттерсон дотронулся до её руки, она уставилась на него стеклянными глазами.
Он хотел присесть рядом с ней, заговорить, быть может, поблагодарить за что-то, но похоже, она опять проваливалась в сон. Он ограничился тем, что сдавил её ладонь теми пассатижами, что заменяли ему пальцы, и вышел обратно в коридор.
Теперь, хотя бы, не было нужды беспокоиться о содержании. Или о связи, если не считать невеликую Социосеть. Были ли они до сих пор частью Фонда? Какого Фонда? Фонд не выполнил свою задачу. Где-то там, вдалеке от льдов и солёных океанов, по бесплодным равнинам катается металлическая громадина, ищет верных, дабы утолить свой голод, ищет свою последнюю часть. Хорошо, что кто-то взял на себя ответственность и запустил нужный громадине диск в космос, а потом всё полетело в тартарары. Одинокая Зона в Сибири могла заниматься исследованиями, поддерживать генераторы в рабочем состоянии и заниматься побочной деятельностью, как будто от неё был какой-то прок.
Парник был одним из таких "направлений побочной деятельности". Им все гордились, все ему радовались. Кеттерсон шагнул внутрь, лишённый губ рот слегка дёрнулся, ощутив долгожданный порыв тёплого воздуха. Он улыбнулся бы, если б мог. За окнами была всё та же постылая тундра, но здесь воздух был влажным и жарким от отопления, которое питалось от водяного колеса. Здесь росли растения с крупными листьями, мхи и папоротники, цвели деревья, а в кустах прыгали крохотные звери.
В саду работала Мари Айяла. Стоя на коленях, она секатором срезала побеги с цветов и кустарника, чтобы посадить их в другом месте. От этого зрелища у Кеттерсона защемило сердце. Когда-то она была талантливым техником и могла починить что угодно, но болезнь превратила её мозг в массу трубочек. Теперь она каждый день занималась одним и тем же в Парнике. Подрезка, посадка, рытьё земли, чтение стихов. Кеттерсон опустился на колени рядом с ней, опустил руку ей на плечо.
- Будут сладкими ливни, - пробормотала она, не отрываясь от работы. Садовая лопатка вонзилась в грунт. - Будет запах полей. И полет с гордым свистом беспечных стрижей.
Это стихотворение он знал. Мари повторяла его очень часто, а то, что знал один, благодаря Социосети узнавали и остальные.
- И лягушки в пруду будут славить ночлег, и деревья в цветы окунутся, как в снег. Свой малиновка красный наденет убор, запоет, опустившись на низкий забор.
Она - все они, но в первую очередь те, кто не был подключён к Социосети - были до крайности безэмоциональны, но всё менялось, когда дело касалось стихов. В её словах звучала вся тоска, вся печаль, все чувства, которые только могли остаться на свете.
- И никто, ни один, знать не будет о том, что случилась война, и что было потом.
Растение гневно воткнулось в землю. Поначалу надежда ещё была - может быть, когда всё живое на планете падёт под натиском вируса, он лишится носителей и погибнет. И тогда надёжно спрятанные животные и люди смогут начать всё сначала. Но Джоанна изучала микробов в почве и воде, она выяснила, что простейшие организмы, основа пищевой цепочки, не переживали процесса преобразования и погибали.
Содержание меди и олова в грунте росло день ото дня. Уже не казалось невероятным, что любимый всеми зелёный шарик планеты может превратиться в гремящее зубчатыми колёсами сердце.
- Не заметят деревья и птицы вокруг, если станет золой человечество вдруг.
Мари подняла руку, и, словно по команде, с дерева слетел воробей и уселся на её палец. Кеттерсон взглянул на птицу - яркие цвета, стройная форма. Крылья превратились в набор металлических пластинок, вместо лапок были медные трубки и шестерёнки.
- И весна, встав под утро на горло зимы, вряд ли сможет понять, что исчезли все мы.
Воробей взмахнул крыльями и упорхнул. На глаза несчастной Айялы навернулись слёзы, потом пропали, и она перестала копать. Кеттерсон обнял и поцеловал её. Слишком сильной была трагическая ирония - когда-то на этом пальце, обратившемся в металл, было кольцо. Не разжимая рук, он оглядел тундру, пустой мир, который им остался.
С другой стороны, с каждым годом к Социосети подключалось всё больше сотрудников. Может быть, в Зоне Омега останется какой-то пережиток человечности. Никто не знает наперёд.
В Парнике, цветущем и тёплом, воцарилась тишина. Затем Мари снова склонилась над землёй.
Слёзы пропали снова - очередной шаг бесконечного цикла.
За стёклами парника стоял бескрайний холод.
- Будут сладкими ливни, будет запах полей…