Данная статья является переводом, требующим вычитки, и ещё не проверялась модерацией.
Страница может содержать стилистические ошибки и смысловые неточности.
Мне здесь нравится.
Мне всегда нравились такие маленькие участки леса между городами, места, в которых выравнивать землю или рубить лес не стоит ни сил, ни времени. Не совсем глушь, но в них достаточно спокойно, чтобы можно было почувствовать себя в безопасности. А ещё там обычно нет медведей.
С тех пор, как у меня лопнули барабанные перепонки, всё, конечно же, изменилось. Свет и тени остались теми же, хотя половина той лесной тишины на самом деле — это тихие звуки листьев, веток и, возможно, воды. Достаточно тихо, чтобы казалось, что шума вообще нет. Иногда люди спрашивают меня (с этими вытянутыми жалостливыми лицами), как я вообще живу без музыки и голосов, хотя на самом деле я больше всего скучаю по той самой не-тишине.
Когда мы поставили это место под содержание ещё в 2003 году и мне рассказали, что в нём почти ничего не слышно, я подумал — получается, тут вообще никто ничего не слышит. Значит, я ничего не упускаю. Помню, какое-то время был зол на Мэйса, когда мы узнали, что он привёл туда Смит — что он вообще о себе возомнил? Какое он имел право? Но всякий раз, когда я был поблизости и у меня было свободное время, я приходил сюда и просто сидел, и это всё начало приобретать смысл. Нигде в мире не было так безопасно.
Чжао что-то говорит. Остальные смотрят на неё так, будто еле слышат. Ди закатывает глаза и нетерпеливо машет руками. Чжао вздыхает и начинает показывать знаки.
Есть идеи?
Мне кажется, всё очевидно, — показывает Ричардс. — Наверное, это просто визит. Он сделал это место для неё — неудивительно, что он не может держаться от него подальше.
Ди и Чжао кивают, но что-то не даёт мне покоя — что-то, о чём я забыл. Подобное теперь происходит чаще, чем мне хотелось бы. Такое чувство, что это что-то очень важное, но я не могу понять почему.
Мы поднимаемся вверх по склону, и я чувствую как многолетний слой сухих листьев хрустит под моими ногами. Этот звук я тоже уже не помню, но большая его часть всё равно чувствуется через подошвы ботинок. Голосовой набор пускает ворчание Ди на интерфейс моего забрала, но я не обращаю на него внимания, всё как обычно.
Я нашёл подходящее место с хорошим обзором за деревом со скосившейся кроной. Отсюда я вижу подлесок, двигающихся по нему в трёх направлениях товарищей и одного жалкого старика (старика? Он ведь не старше меня) с пистолетом за поясом, стоящего в последних лучах полуденного солнца, будто он всё это спланировал заранее. Зная его, вероятно, так и есть.
Рядом с пирамидой из камней, которую он сложил в память о специалисте Зои Смит, лежит старый iPod и пара портативных колонок. И яма в земле прямо перед ними. И опрокинутая потускневшая серебряная урна с белым листом, лежащим поверх её рассыпанного содержимого.
Я надеялся, что они пришлют тебя, — показал мне Чарльз Мэйс.
Я надеялся, что не найду тебя, — показал я в ответ. — Неужели ты не можешь отпустить её?
Ещё нет.
Экран iPod показывает, что что-то играет. Ясное дело, никто этого не слышит. Я включаю на интерфейсе увеличение, чтобы прочитать, что написано на экране.
С нами ничего не будет. Звук не распространится так далеко. Но на неё сработает.
— Два четыре ноль два, — произношу я вслух. Мой голос кажется мне хриплым, и я не совсем уверен, что программа уловила его правильно, но затем, сквозь красные листья на ветвях, я замечаю лицо Ричардса через поляну примерно на один час. Этот взгляд… Я понятия не имею, что значит этот взгляд, но готов поклясться — Ричард знает, что происходит.
— Он пытается вернуть её к жизни.
Она раньше знала эту песню. — Мэйс улыбнулся. — Я дам ей послушать её снова.
Белый лист слегка колышется. Листья не движутся.
Покой — единственная вещь, которую я мог ей обеспечить. Надо было догадаться, что этого будет мало. Но я не подведу её в этот раз.
Он наверняка заметил, как я смотрю через его плечо, поэтому и повернулся, направив пистолет на Ричардса. Судя по тому, как двигается его голова, он, должно быть, что-то говорит. Ну, удачи побеседовать с ним — Ричардс ни хрена не умеет читать по губам.
И тут Чжао выходит из кустов на три часа. В её руках ничего нет и по взгляду сложно что-то сказать — забрало мешает — но она, похоже, плачет. О чём она вообще думает?
Всё пошло под откос, когда она ушла, — показывает она Ричардсу. — Всё окончательно развалилось, когда она умерла. Нам нужно вернуть её.
Ох.
Мы не можем просто так взять и выйти из леса с мёртвым товарищем, — показал Ричардс, но я сразу же понимаю, что к чему. У него прямо на лице написано: «Пожалуйста, уговорите меня сделать это».
Мы столкнулись с вооружённым сопротивлением. — показала Чжао. Выхода нет. Если мы не сможем его остановить…
Она была хорошо знакома со Смит. Для меня она была такой подругой, которую ты обычно заводишь на работе. Ты рад видеть её, но на этом всё и заканчивается. Я почувствовал больше, когда она ушла, чем когда она умерла. Но это ведь не значит, что Чжао не права? Может, мы никогда и не были на одном уровне с Эта-10, но мы тоже что-то потеряли, и это было что-то большее, чем просто набор навыков или кто-то, с кем можно выпить кофе и поболтать. Она была нашим сердцем, или позвоночником. Чем-то, что нельзя заменить, потеряв.
Мэйс перевёл взгляд с Ричардса на Чжао, улыбнулся и засунул пистолет обратно за пояс. Мы все можем вернуться к этому, — показывает он. — Я тоже кое-что потерял, когда её не стало. Нам всем нужен ещё один шанс, чтобы исправить ошибки прошлого, верно? Конечно же нужен — если бы всё было так просто. А что, если так и есть? Что, если это действительно так просто, и мы на самом деле можем всё вернуть?
Ричардс внезапно выпрямился. Неудача, — он вздыхает, его руки трясутся. — Париж. И та песня на вечеринке.
Воспоминание, которое я так усердно пытался раскопать, внезапно всплывает в моей голове. Несколько десятков лет назад нас вызвали на Sommes-Nous Devenus Magnifiques?, где-то в восемьдесят третьем году — организаторам мероприятия нужно было, чтобы мы подчистили за этим мелким зазнавшимся засранцем, с которым постоянно сталкивалась Смит. Этот говнюк постоянно бубнел о том, что все вокруг него неудачники (кроме него самого, очевидно) и написал какой-то бесконечный постмодернистский реквием, от которого добрая половина анартистичных энтузиастов Европы превратилась в орущих невротиков.
И всё из-за кошмаров.
А я всё думал, когда же ты догадаешься, — вздохнул Мэйс и посмотрел на нас одновременно разочаровано и самодовольно. — Считайте, что вам повезло. Мои изначальные планы на это произведение были куда более изощрёнными.
Ричард шокирован. Он что-то бурчит себе под нос, но я не могу разобрать что. Я медленно двигаюсь в сторону iPod, который играл всё это время, пока мы спорили. Они сожгли её тело дотла, а прах положили в безымянную могилу, но я внезапно рад этому листку бумаги. Совсем скоро пыль превратится в почерневшее мясо и вонючий жир, которые начнут обволакивать голые кости, липкие от сгустившейся крови…
Чжао останавливает меня. Я пытаюсь вырваться, но её пальцы впились глубоко в мою руку, и отпускать она не собирается.
Она бы сразу догадалась, — показывает Мэйс. — Она бы меня не забыла. Меня теперь никто больше не забудет.
— Она боролась! — прикрикнула Чжао, тряся мою руку, чтобы я взглянул. За забралом её лицо выглядит ужасающе, искажённое отчаянием и испещрённое слезами, на него отражаются цветные огоньки с её интерфейса.
— Она хотела жить. Фонд мог спасти её, она молила их спасти её, у них были десятки объектов, способных на это, но они позволили ей умереть!
Ага. Она боролась. Он пожрал её внутренности и плодился в её костях; доктора всё пытались его выжечь, а она и не позволяла им останавливаться. Они пичкали её отравой, а ей всё было мало. Когда я видел её последний раз, она была жёлтой, как выцветший линолеум, кожа свисала даже с её черепа, настолько она была худая. И только тогда её решили спасти, когда ей не хватало сил даже закричать.
— Ты обязан дать ей этот шанс! Она бы тоже этого хотела, ты же сам это знаешь, сам ведь знаешь!
Ага, знаю.
Но мне без разницы.
Я этого не хочу.
Я снимаю шумелку с пояса. 110 дБ, тридцать секунд. Более чем достаточно.
Чжао пытается выбить её у меня из рук. Промахивается.
Мэйс оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как звуковая граната приземляется прямо на лист.
Он наводит на меня пистолет, но не стреляет. Он понимает, что уже слишком поздно.
Воздух вокруг нас вспыхивает. Невозможно, чтобы так много бабочек жили в такой маленькой области, но это всё равно так; их создал Мэйс для охраны её покоя. В чём-то он был прав: ей не место в безымянной могиле. Ей место здесь. В безопасности. В покое после той ужасной схватки и тех, что были до неё. Не в мире, в который её вытянули из ужасной затянувшейся смерти, просто потому что иногда слишком тяжело отпустить.
Пока монархи кишат на её могиле, я вижу, как крохотные жемчужно-зелёные зёрна падают на землю. Единственный защитный механизм 2402 — он возвращает их в состояние куколки. Но этого будет мало. Я чувствую, как меняется давление на мои бедные лопнувшие барабанные перепонки, и я понимаю, что тишина победила.
Мэйс кричит, рвёт волосы на голове — плохая затея со стволом в руках, дружище. Давай-ка я его заберу, чтобы ты не поранился. Наверное, необязательно бить его по лицу, но почему бы и нет?
Чжао и Ричардс выходят из укрытия, выглядят убито — может, из-за резкой сенсорной депривации, не знаю. Несколько секунд спустя Ди поднимается слева от меня. Бог знает, поняла ли она, что к чему, но выглядит она… одобрительной? Довольной, уж точно. Рабочий день удался на славу. Она грубо заковывает Мэйса в наручники и показывает мне большой палец вверх. Я пробираюсь сквозь мерцающее полотно оранжевых и чёрных крыльев, чтобы забрать iPod и пару колонок.
Я оборачиваюсь назад и вижу, как Чжао смотрит на небрежно взрытую могилу, куда не приземлились бабочки. Мне кажется, она не хотела, чтобы я видел её лицо.