— Что за мастерское создание — человек!
Руиз стоял на сцене в пурпурных одеждах. Сцену освещал прожектор, остальная же часть зала погрузилась во тьму. Безумие Гамлета захватило Руиза, и на лице его застыла глубочайшая боль, будто бы сам дьявол явился к нему воочию. Руиз изливал это на публику, и публика жадно лакала и просила еще.
— Как благороден разумом! Как беспределен в
Своих способностях, обличьях и движениях!
Как точен и чудесен в действии!
Обернувшись к Гильденстерну и Розенкранцу, он взглянул им в глаза и увидел в их блеклых, мертвых зрачках отражения их душ. Они не были людьми искусства. Не были творцами. Они не заслужили своих имен.
— Как он похож на ангела глубоким постижением!
Как он похож на некоего БОГА!
Руиз распахнул свои одежды, огни стробоскопов пробежались по сцене. Он оглядел восхищенных, очарованных зрителей, упивавшихся, ошеломленных его игрой. Он захватил их целиком. В это мгновение они жили только ради него, Руиза.
— Краса вселенной! Венец всего живущего!
Зрители видели только его. На эти минуты он захватил их разум. Они видели не того, кем он на самом деле был — нет, они видели его, каким он должен быть, каким он хотел казаться, каким он желал быть, и, как он считал, таким, каков он на самом деле. Здоровый, изображающий безумие, в мире безумцев, изображающих здравомыслие. Узри, мир — вот он, Руиз Дюшан, подлинный Гамлет.
— А что для меня эта квинтэссенция праха?
Огни померкли. Прожектор опустился. Остался лишь Руиз, один в целом мире.
— Что для меня, меня… что мне эта квинтэссенция праха? Нет, нет… Из людей меня не радует ни один.
Руиз смотрел в пустоту, и пустота с глубоким безразличием взирала в ответ.
— Да, ни один. Нет, также и ни одна, хотя вашей улыбкой вы как будто хотите сказать другое.
И вспыхнул свет, и Гильденстерн с Розенкранцем вернулись к Гамлету, и пьеса продолжалась, и все, как известно, жили долго и счастливо.
— Мистер Дюшан?
— М-м-м? А?..
Руиз протер уголки глаз. Он уснул посреди галереи. И посреди белого дня. На несколько часов. Стоя. Опять.
— Мистер Руиз Дюшан?
— Да-да, конечно, это я. Простите, плохая память на лица… Кто вы?
— Просто почтальон. У меня для вас посылка. Распишитесь вот здесь.
— Конечно-конечно…
Руиз подрагивающей рукой вывел в предложенном блокноте кривой крестик.
— Занести его к вам, мистер Дюшан?
— А, конечно, если не трудно… Просто внесите его, эм-м-м, вон на тот огороженный участок. Только аккуратно, ничего не трогайте, там сейчас чуток опасно. У меня тут, ну, вроде как "ремонт", хе…
— Как скажете, мистер Дюшан. Наши ребята скоро подойдут.
— Чудно.
Руиз взглянул на цифровые часы на правой руке. 15:45.
Руиз взглянул на механические часы на левой руке. 15:45.
Руиз взглянул на карманные часы на картине. Часы таяли, стекали по ветви дерева, и вряд ли их в последнее время заводили. Руиз скривил губы — доверять сюрреалистическим часам нельзя. И все же они показывали все те же 15:45.
Обойдя стойку регистрации, Руиз вышел наружу, миновал три двери вниз по улице и вошел в свою любимую кофейню — там он заказал двойной эспрессо, которым всегда запивал свои обычные таблетки кофеина, поливитамины и антидепрессанты.
И вот тогда-то он наконец проснулся.
— Черт! Кэрол, какой нынче день?
Бариста одарила безумного художника ошарашенным взглядом.
— Э-э-э… среда?..
— Господи, гора с плеч. Забудь. Я было подумал, что сегодня четверг или хуже того.
— Руиз, ты вообще как?
— Все в норме, просто слегка… замотался. Дела были.
— Бедняжка. Не расскажешь?
Руиз занял табурет возле стойки. Кэрол, разгладив передник, уселась напротив.
— Я пошел войной на кучку отребья, стаю воронья, недостойного звания творцов, гадящего унылым однообразным "творчеством" и там и сям, я отослал каждому жесткие, действительно жесткие, даже жестокие произведения, и один из них уловил посыл и решил метафорически, но без метафоры, сменить сторону, он, видишь ли, не знал, что тот "ГРАНДИОЗНЫЙ ПЛАН", что я подготовил, совершенно не предусматривал его дезертирства, и то, что он таки дезертировал, перекосило план напрочь, так что весь вчерашний день и всю эту ночь я не сомкнул глаз, но к этому утру наконец закончил новый сценарий пьесы, и, уверен, к моей "ГРАНДИОЗНОЙ ВЫСТАВКЕ" все они уже будут плясать под мою дудку, а выставка, между прочим, уже в пятницу, и уж к этому дню я расстараюсь, чтобы представить мою величайшую работу величайшему критику, ох, то есть, конечно, Критику, с большой буквы, да-да, это сложно выразить словами, и она так глубоко его потрясет, что он уйдет насовсем, снова станет Никем, и да, это тоже с большой буквы, если уж я хочу довести эту шутку до конца.
— …что?
— Пожалуй, на первый акт хватит. Но это я так, экспромтом.
— Слушай, вот ты приходишь сюда и пьешь свои таблетки, и каждый раз я думаю — что в этих таблетках такое, а?
— Мечты и искусство, Кэрол. Просто мечты и искусство. Знаешь, а сделай-ка мне еще три чашечки. На дорожку.
Кэрол обернулась к машине и вскоре выдала Руизу три чашки его почти-самого-любимого напитка. Руиз вышел из магазина и допил все три, пока шел до галереи. Вновь миновав стойку регистраторов, он прошел за ограждения, в слабо освещенную комнату. Посыльные разместили большую коричневую коробку прямо посреди его рабочего места, и случайный солнечный лучик упал на нее, освещая, словно дар небес, каковым она и была. Руиз протянул руку, нашарил желтый пильный диск, вскрыл им коробку и уронил лезвие на пол. И вот перед ним предстало то, что он искал.
Электрический стул.
Это был не просто какой-то электрический стул, нет, это был тот самый электрический стул, та Старушка Искра, что впервые включили для казни четверых заключенных в Синг-Синге в тысяче восемьсот девяносто первом, стул, гордо стоявший в комнате, выстроенной специально для него и известной лишь как ДОМ СМЕРТИ, почти что тюрьме внутри тюрьмы… И если ему нужен электрический стул, то, черт бы его побрал, именно этот и никакой другой. Руиз погладил деревянную раму, обошел стул кругом, наконец, устроился на сиденье, том самом сиденье, на котором столь многие получили последний поцелуй Смерти.
И по-девчоночьи завизжал от восторга.
Режиссер была вся в делах. И это было привычно. Она постоянно работала над постановкой по меньшей мере трех пьес, парочкой фильмов и бессчетным числом проектов помельче — кое-какие из последних могли даже увидеть свет. Она и сама в юности была актрисой, но как-то растянула лодыжку — и о сцене пришлось забыть. Так что она ушла в Режиссуру — там она могла и дальше смотреть на всех свысока, и, более того, смотреть свысока было частью ее работы, именно того от нее и ждали. И сейчас она спорила с ведущим актером — он играл Гонсало, короля Тринкуло — о беспочвенности его страха сцены.
— Тим, — говорила она, — сегодня у нас премьера. Мы сотни раз репетировали, ты выучил все строки наизусть, а знай я, что ты так зациклишься, не стала бы давать тебе роль. Так что давай — выпей воды, дай себе, если надо, пару пощечин, возьми себя в руки… и чтоб через десять минут был на сцене. Ты понял?
— Да, шеф. Да, конечно, все будет отлично.
Что ж, Режиссер умела найти подход к актеру… К ней подскочил помощник:
— Мэм, я не хочу вас беспокоить, но… публика уже собралась. Театр полон. Пора уже и начинать.
— Да, сейчас. Проверь, что у Мэри с макияжем. Ребята, время не ждет!
— Понял, мэм.
Режиссер хлопнула в ладоши и бодрым шагом двинулась мимо пестрых, ярких декораций. Она свернула за угол и… лицом к лицу столкнулась с Руизом Дюшаном.
— Привет, Режиссер. Вот, пришел взглянуть на твою грандиозную премьеру.
Режиссер без слов выхватила нож и стремительно ударила. Руиз перехватил нож и, не щадя собственных разрезанных пальцев, вывернул его из ее руки. И тут же отскочил, зажимая порезы другой ладонью.
— Ах, как грубо! Я хотел всего лишь поздороваться.
— Пошел вон с моего спектакля, Дюшан.
— Твоего спектакля? Может, и сценарий твой?
— Пошел вон, Дюшан.
— Забытая и открытая заново классика. "Трагедия о повешенном короле".
— ПОШЕЛ ВОН, ДЮШАН.
— Ты же знаешь, чем все закончится?
— Что? — Режиссер запнулась.
— Ты… ты понимаешь, чем это закончится?
— Что закончится?
— Пьеса! Спектакль! Ты что, не поняла?
— Что за чушь? Убирайся.
— Сандра, выслушай, прошу. Эта пьеса — не то, чем кажется, она…
— УБИРАЙСЯ!
Руиз стоял и смотрел на бывшую одноклассницу. Лицо, покрытое блеклой косметикой, фиолетовые тени для век, фиолетовая же помада. Она красится, словно старуха, и одевается по-старушечьи, и ковыляет так же, а уж упрямства у нее точно как у старухи. Такой талант, такая искра — и она растратила их на игру по чужому сценарию. И в глазах Режиссера он видел: ничего, что он скажет, ее не переубедит.
— Что ж, я тебя предупредил. И, раз ты так хочешь, я уйду. — Он швырнул окровавленный нож к ее ногам. — Не забудь подобрать. Позже пригодится.
Руиз развернулся и вышел через заднюю дверь, в приглушенном свете над ним тихо гудела лампа в табличке "ВЫХОД". Режиссер, отбросив сомнения, отвернулась. Пора начинать спектакль.
— Собираемся! Начало через пять минут, живее, живее, ребята!
Режиссер ощущала усталость. Она лежала в камере и постепенно приходила в себя. Связанная по рукам и ногам, сидящая возле каменной стены, она совершенно не понимала, что происходит.
— Проснись и пой, дорогая! — послышался из-за двери скрипучий голос. Звякнули ключи, и вот дверь распахнулась, открывая взгляду агента Грина с деревянным табуретом в руках. Агент вошел, поставил табурет на пол и с глухим стуком уселся на него.
— Снова с нами, мисс Полсон?
Режиссер молчала.
— Возможно, конечно, мы ошиблись на ваш счет. Впрочем, насколько я помню, в прошлую нашу встречу вы пытались выколоть мне глаз. Что-то у нас не складывается, как ни посмотри.
Режиссер все еще молчала.
— Сандра Полсон, это вы ставили вчерашнюю "Трагедию о повешенном короле" или нет?
Режиссер вздрогнула. Руиз говорил правду.
— Мне нужен адвокат.
— О, конечно-конечно. Возьмите телефон, нажмите пару кнопочек и просочитесь через провода на десяток километров отсюда. Нет, Сандра, никаких адвокатов. Вы знаете, на кого я работаю, ваше положение известно вам без объяснений, и все, чего я хочу — чтоб вы провели остаток жизни в этой камере и сгнили в ней же.
Режиссер молчала.
— Славно. Итак, мисс Полсон, у меня к вам парочка во…
— Я не знала.
— Что-что, мисс Полсон?
— Я НЕ ЗНАЛА! Я не знала, кто прислал мне ту чертову рукопись, я ничего не проверяла, просто подумала, что она подойдет! Это ж реальная классика, пробы негде ставить, а я только закончила "Тита Андроника" и решила, что будь что будет! Погуглила, посмотрела, все было нормально, выглядело нормально! НИ ХЕРА ТАКОГО Я НЕ ЗНАЛА!
Агент Грин молчал.
— Это он, наверняка он, этот улыбчивый подонок Руиз, он послал мне пьесу, а потом пришел посмеяться! Хренов подонок! НАХУЙ!
Агент Грин молчал.
— На… нахер. Все эти люди… Тим, он боялся выходить на сцену, но я и не подумала, я отправила его, я…
По лицу Сандры текли слезы, оставляя на щеках полоски размазанной туши. Агент Грин достал сигарету, поджег и глубоко затянулся.
— Мисс Полсон, даже если верить вашей внезапной истерике — а я, скажу прямо, не верю, — вы не сказали мне ничего, что нужно знать. Но вы назвали имя, и это имя мне знакомо. Мисс Полсон, я один раз задам вам один вопрос, только один, и вы расскажете мне все, что знаете, каждую деталь, каждую мелочь, а после я передам вас моим коллегам.
Грин выпустил струю дыма в искаженное, сморщенное лицо Режиссера.
— Мисс Полсон, расскажите мне о Руизе Дюшане.
А что для меня эта квинтэссенция праха? Из людей меня не радует ни один.
« Игрушечник и Доктор | Хаб | И что потом? »