Возле леса, в пустоши, у Изобилия было священное место. Он ходил туда, прежде чем выращивать ужин, и никогда мы не смели следовать за ним. Когда он возвращался, он был весь в крови из-за погубителей. Матери благодарили его, оттаскивая детей, порывавшихся зализывать его раны.
Мой отец сказывал, что так было не всегда. Говорит, что раньше земля давала плоть от плоти своей в пищу нам, пока не разверзлась она во ад, когда разорвалось небо и снизошли эти, как их там, старые люди, что были подобны Изобилию. Он говорит, что тогда всё изменилось, но его память сохранила мало из этого. Я же помню ещё меньше.
Мой отец говорит, что земля стала то ли жадной, то ли нечистой. Животные не хотели жить здесь, но иногда приходили погубители. Погубители были похожи на птиц, собак и прочих, но отец сказывает, что они ели какую-то плохую еду, которая сделала их очень больными, опухшими и голодными. Мы не могли их есть, потому что их мясо также было порченым, так что мы построили стены, чтобы они не могли войти и пустить в ход языки по своему обыкновению. Иногда они ели нас. Иногда они просто смотрели на нас, когда мы спали в постели. Иногда они дрались между собой, пока один не съедал другого.
Кто-то сказал, что мёртвые могут дать нам свою плоть, как раньше давала земля. В те времена деревня зарывала мёртвых в землю, это было подобно обмену. Поскольку земля нам не отплачивает, сказал тот человек, то нам следовало бы оставлять мёртвых себе. И это открыло нам глаза. Мы поняли, что это так же естественно, так как спать по ночам. И мы ели.
Но чем лучше мы ели, тем меньше людей умирало, а чем меньше людей умирало, тем хуже мы ели. Это ставило нас в затруднительное положение, и мы молчаливо ждали у постелей больных. Некоторые люди не ели. Они слишком этого боялись. Они голодали и хотели уйти, но мы не отпускали их, потому что нам были нужны тела. Некоторые люди не ели из доброты. Они кормили вместо этого своих детей, а потом… а потом детей кормили ими.
Однажды мальчик по имени Мехью убежал. Сказал, что он был голоден. Обратно он вернулся весь изодранный, но с невероятно великой вестью. Сказал, что стал, как те старые люди, которых мы знали, как те великие. Сказал, что он сможет кормить нас, как кормила земля.
Мой отец сказывает, что в следующий раз, когда умер человек, Мехью прижал свои ладони к груди трупа и нагнулся, как будто собирался поцеловать его. И тело расцвело мясом. Вкуснее, чем когда-либо прежде, также - мой отец говорит, что это было похоже на тыкву, но такую, которую можно съесть полностью. Деревня была сыта, как никогда ранее.
Мехью после этого назвали Изобилием, и он справлялся с ролью старых людей хорошо. Он сказал, что любовь к нему помогает пище расти сильнее, и все любили его. Он сказал, что похвала сделает еду слаще, и все хвалили его. Сказал, что хочет лучший дом, чем кто-либо когда-то видел, и все работали вместе, чтобы построить его. Мы были так счастливы, что у нас снова есть Господь. И Изобилие не шутил. Он поселился там, в тепле своего храма, а мы жили и множились. И часто он уходил, чтобы побыть наедине со своей силой.
Через некоторое время наш Господь призвал всех к обеду и сказал, что, поскольку у людей стало больше плоти, у него появился новый план. Он попросил правоверного, здорового человека выйти вперёд. Вышли многие. Он выбрал одного и возложил на него руки, и, конечно, тот начали цвести. Собравшиеся люди изумлялись, когда Изобилие сорвал эти цветы, а избранный человек сказал, что это совсем не больно, как состричь волосы. Эти живые фрукты были костлявыми. Некоторые выглядели как руки. Но тёплая кровь сделала их самым сладким изо всех плодов.
Пришло время (и это я уже помню), когда каждый мог выполнять свою работу. Мужчины расширили нашу деревню. Путники видели её и приходили переночевать в безопасности. Некоторые оставались, обольщённые обильной пищей. Большинство осталось ещё до того, как им предложили поесть. Другие люди окрепли и поставили своей задачей отвадить погубителей, которые лаяли теперь под стеной ночи напролёт. Господь наш сказал, что этих тварей привлекает его сила. Те, кто не мог выполнять другие работы, стали полями, с которых наш Господь снимал свои урожаи. Они вырастали невиданно толстыми и здоровыми, что было благословением, ибо они вырастали отражением Господа, чья плоть также становилась преувеличенной. Но они никогда не могли причащаться тела Господня, ибо такое святотатство было для них тошнотворно, чтобы кто-то потом вкушал плоть вкусивших. И наша плоть была вкусна – мы ели до пресыщения, и мой отец сказывает, что тогда мы думали о еде ещё больше, чем в голодные времена.
Но затем, несколько лет спустя, я поступил ужасно неправильно. Увидел, как наш Господь ушёл в пустошь и ночь, и последовал за ним. Прошел незамеченным среди деревьев. Погубители были слишком увлечены Изобилием, чтобы заметить меня. И я увидел новых тварей в пустоши, которых я не могу назвать погубителями, потому что их нельзя было бы счесть животными. Ходячие слюнявые рты с когтями. Желудки, медленно ползавшие, будто улитки. И они собирались вокруг, вокруг…
Это был огромный курган плоти, длиной в день и высотой в полдень. Он источал пар и кровь, подобного чему я никогда не видел. Я знал, что это плоть, потому что погубители обжирались ею, и потому, что от запаха её воздух становился маслянистым. Изобилие подошёл к ней, присел на корточки и скинул верхнюю одежду. И я смотрел на него, на то, как он присоединился к погубителям. Я понял, что Господь был одним из них, но в виде человека. Всё время, что он оставался там, я наблюдал из леса и не издавал ни звука. А может быть и издавал, но он не мог меня услышать. Затем он встал, оделся, и пошел прочь. Когда он ушёл, я начал ощущать ужасающее желание в животе, и… передо мной было мясо. Я подошёл, опьянённый исходящим от него запахом. Увидел его свежесть. Оторвал красную горсть. Вкусил.
То, что было дальше, размыто в моей памяти. Я не могу выразить словами то, что делало моё тело. Но после этого, я знал, всё, что должен был знать Изобилие. Этот курган был телом бога. Поколение назад пал он мёртвым на землю, хотя причина этого осталась для меня неведома. Его имя было утрачено, но он был богом пастухов и мясников и благоухания мяса, и он имел власть над этими вещами. По смерти вся эта сила разлагалась и сочилась из его тела в мир. Наш Господь почувствовал его там. Он видел погубителей, стервятников на плоти божьей. Он узрел сонмы жизни, которая зародилась из божьей плоти. И присоединился к ним. Он не бог, но теперь он ближе к нему, чем кто-либо.
И я сделал то же самое.
В ужасе бежал я домой, сбивая ноги в кровь. Те, кто увидел меня, были закономерно испуганы. Они потребовали ответов, и я дал им ответы. Они были в ярости и спорили до драки: говорить ли об этом Господу? Изобилию такое узнавать не стоило. Что им теперь с этим делать? Что им делать вообще?
Одни прогнали меня прочь. Другие последовали за мной. Я взял всех, кто пошёл, и мы ели. Как не уменьшилась эта плоть за все те годы, прежде чем я нашёл её, так не уменьшилась она и потом, в течение всего срока, что мы оставались рядом с ней. За эти годы любовь к Изобилию ослабла, и со временем он поддался страху, из-за которого он и утаивал от нас эту плоть раньше: он снова был просто одним из нас. Все были такими, за исключением тех, кто устрашился и ускользнул как вор.
Теперь всё это размыто временем. Сливаются воедино воспоминания о том, как мы строили и как принимали путников. В свои годы я помню меньшую часть жизненного пути. Но одно воспоминание выделяется чётко, будто курган посреди пустоши.
Я помню, как это – быть голодным.